Советская поэзия. Том первый

_‹1921›

* * *

Вы меня не таким загадали И напрасно связали с избой. Ураганы железа и стали Пронеслись над моей головой. Будет врать о любви, и о боге, И о многом и многом другом. Не вернут нас ни кони, ни дроги В старорусский родительский дом!

_{‹1922–1933›}

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

Сказка это, чудо ль Или это — бред: Отзвенела удаль Разудалых лет. Песня отзвенела Над родной землей. Что же ты наделал, Синеглазый мой? Отшумело поле, Пролилась река, Русское раздолье, Русская тоска. Ты играл снегами, Ты и тут и там Синими глазами Улыбался нам. Кто тебя, кудрявый, Поманил, позвал? Пир земной со славой Ты отпировал. Было это, нет ли, Сам не знаю я. Задушила петля В роще соловья. До беды жалею, Что далеко был И петлю на шее Не перекусил! Кликну, кликну с горя, А тебя уж нет. В черном коленкоре На столе портрет. Дождичек весенний Окропил наш сад. Песенник Есенин, Синеглазый брат, Вековая просинь, Наша сторона… Если Пушкин — осень, Ты у нас — весна! В мыслях потемнело, Сердце бьет бедой. Что же ты наделал, Раскудрявый мой?!

_‹1926›

* * *

Прошли года, а я все тот же, Душой мятежен и крылат. Не потому ль мне все дороже, Все ближе человечий сад? Не потому ль глаза все шире, Заветный путь певуч и прям? Я рад: огонь в мятежном мире И по моим скользнул крылам!

_‹1933›

ВЛАДИМИР НАРБУТ

(1888–1944)

РОССИЯ

Щедроты сердца не разменяны, и хлеб — все те же пять хлебов, Россия Разина и Ленина, Россия огненных столбов! Бродя тропами незнакомыми и ранами кровоточа, лелеешь волю исполкомами и колесуешь палача. Здесь в меркнущей фабричной копоти, сквозь гул машин вопит одно: — И улюлюкайте и хлопайте за то, что мне свершить дано! — А там — зеленая и синяя, туманно-алая дуга восходит над твоею скинией, где что ни капля, то серьга. Бесслезная и безответная! Колдунья рек, трущоб, полей! Как медленно, но всепобедная точится мощь от мозолей. И день грядет и — молний трепетных распластанные веера на труп укажут за совдепами на околевшее Вчера. И Завтра… веки чуть приподняты, но мглою даль заметена. Ах, с розой девушка — Сегодня! Ты — обетованная страна.

_{‹Воронеж, 1918›}

* * *

России синяя роса, Крупитчатый, железный порох И тонких сабель полоса, Сквозь вихрь свистящая в просторах, — Кочуйте, Мор, Огонь и Глад — Бичующее Лихолетье: Отяжелевший век огляд На борозды годины третьей. Но каждый час, как вол, упрям, Ярем гнетет крутую шею; Дубовой поросли грубее, Рубцуется рубаки шрам; И, желтолицый печенег, Сыпняк, иззябнувший в шинели, Ворочает белками еле И еле правит жизни бег… Взрывайся, пороха крупа! Свисти, разящий полумесяц! Россия — дочь! Жена! Ступай — И мертвому скажи: «Воскресе». Ты наклонилась, и ладонь Моя твое биенье чует, И конь крылатый, молодой Тебя выносит — вон из тучи…

_{‹Харьков 1919›}

КОБЗАРЬ

Опять весна, и ветер свежий качает месяц в тополях… Стопой веков — стопой медвежьей — протоптанный, оттаял шлях. И сердцу верится, что скоро от журавлей и до зари, клюкою меряя просторы, потянут в дали кобзари. И долгие застонут струны про волю в гулких кандалах, предтечу солнечной коммуны, поймой потом на полях. Тарас, Тарас! Ты, сивоусый, загрезил над крутым Днепром: сквозь просонь сыплешь песен бусы и «Заповит’а» серебром… Косматые нависли брови, и очи карие твои гадают только об улове очеловеченной любви. Но видят, видят эти очи (и слышит ухо топот ног!), как селянин и друг-рабочий за красным знаменем потек. И сердцу ведомо, что путы и наши, как твои, падут и распрямит хребет согнутый прославленный тобою труд.

_{‹Харьков, 1920›}

ОКТЯБРЬ

1

Неровный ветер страшен песней, звенящей в синее стекло. — Куда брести, Октябрь, тебе с ней, коль небо кровью затекло? Сутулый и подслеповатый, дорогу щупая клюкой, какой зажмешь ты рану ватой, водой опрыскаешь какой? В шинелях — вши, и в сердце — вера ухабами качает путь. Не от штыка — от револьвера в пути погибнуть: как-нибудь. Но страшен ветер, что в окошко поет протяжно и звенит, и, не мигая глазом, кошка ворочает пустой зенит. Очки поправив аккуратно и аккуратно сгладив прядь, вздохнув над тем, что безвозвратно ушло, что надо потерять, — ты сажу вдруг стряхнул дремоты с припухших красноватых век, и (Зингер злится!) — пулеметы иглой застрачивают век. В дыму померкло: «Мира!» — «Хлеба!» Дни распахнулись — два крыла. И Радость радугу в полнеба, как бровь тугую, подняла. Что стало с песней безголосой, Звеневшей в мерзлое стекло? Бубнят грудастые матросы, что весело-развесело. И пестует, пятью мечами пронзая дряхлый Вифлеем, звезды струящееся пламя ребенка перед миром всем. И, старина, за возмужалым, за мудрым, за единым — ты бредешь с «Интернационалом», крутя пожухлые листы.

2

Семнадцатый!.. Но догорели в апреле трели соловья. Прислушайся: не в октябре ли звучат весенние свирели ликующего бытия? Перебирает митральеза, чеканя, четки все быстрей; взлетев, упала «Марсельеза»; и из бетона и железа, над миром, гимн, греми и рей! «Интернационал»! Как узко, как узко сердцу под ребром, когда напружен каждый мускул тяжелострунным Октябрем! Горячей кровью жилы-струны поют и будут петь вовек, пока под радугой Коммуны возносит молот человек.

3

Октябрь, Октябрь! Какая память, над алым годом ворожа, тебя посмеет не обрамить протуберанцем мятежа? Какая кровь, ползя по жилам, не превратится вдруг в вино, чтоб ветеранам-старожилам напомнить о зиме иной? О той зиме, когда метели летели в розовом трико, когда сугробные недели мелькали так легко-легко; о той зиме, когда из фабрик преображенный люд валил и плыл Октябрь (а не октябрик!) — распятием орлиных крыл… Ты был, Октябрь. И разве в стуже твоей не чуялась сирень? И даже был картуз твой, друже, приплюснут лихо набекрень.

_{‹Тирасполь, 1920›}

БАСТИЛИЯ

Мы не забыли, как в садах Пале-Рояля И у кафе Фуа ты пламенно громил Разврат Людовика, о Демулен Камилл, Как дым Бастилию окутал, день вуаля! Сент-Антуанское предместье наша память, Как раковина жемчуг, помнит и хранит, И ненавистен башен спаянный гранит, Возлегший, чтоб глухим венком позор обрамить Но пали, пали королевские твердыни: Аристократа опрокинул санкюлот! О, Франция! О, времени тяжелый лёт! О, беднота воинственная, где ты ныне? Одряхший мир — в параличе, и участили События набухший кровью пульс его. А в недрах зреет — зреет мести торжество И гибелью грозит последней из Бастилий. Так. Рухнет и она. От пролетарской пули Кипит и пенится вселенская заря. И сменим Двадцать Пятым Октября Четырнадцатое Июля!

_‹1921›

НИКОЛАЙ АСЕЕВ

(1889–1963)

РОССИЯ ИЗДАЛИ

Три года гневалась весна, три года грохотали пушки, и вот — в России не узнать пера и голоса кукушки. Заводы весен, песен, дней, отрите каменные слезы: в России — вора голодней земные груди гложет озимь. Россия — лен, Россия — синь, Россия — брошенный ребенок, Россию, сердце, возноси руками песен забубенных. Теперь там зори поднял май, теперь там груды черных пашен, теперь там — голос подымай, и мир другой тебе не страшен. Теперь там мчатся ковыли, и говор голубей развешан, и ветер пену шевелит восторгом взмыленных черешен. Заводы, слушайте меня — готовьте пламенные косы: в России всходят зеленя и бредят бременем покоса!