Советская поэзия. Том первый
Шрифт:
‹1967›
ЗОЛА
Я был остывшею золой Без мысли, облика и речи, Но вышел я на путь земной Из чрева матери — из печи. Еще и жизни не поняв, И прежней смерти не оплакав, Я шел среди баварских трав И обезлюдевших бараков. Неспешно в сумерках текли «Фольксвагены» и «мерседесы», А я шептал: «Меня сожгли. Как мне добраться до Одессы?» ‹1967›
ОДЕССКИЙ ПЕРЕУЛОК
Акация, нежно желтея, Касается старого дворика, А там, в глубине, — галерея, И прожитых лет одиссея Еще не имеет историка. Нам детство дается навеки, Как мир, и завет, и поверие… Я снова у дома, где греки, Кляня почитателей Мекки, В своей собирались гетерии. Отсюда на родину плыли И там возглавляли восстание, А здесь нам иное сулили Иные, пьянящие были, Иных берегов очертания. А
‹1969›
ЗАКАТ В АПРЕЛЕ
Пред вечным днем я опускаю вежды.
Был он времени приспешник, С ним буянил заодно, А теперь утихомирился, — Сквозь безлиственный орешник, Как раскаявшийся грешник, Долгий день глядит в окно. Травяные смолкли речи, Призадумались стволы. Запылав, закат расширился, И уносится далече, Исцеляя от увечий, Запах почвы и смолы. Пусть тревоги вековые — Наш сверкающий удел, А кошелки мать-и-мачехи Золотисто-огневые Раскрываются впервые, И впервые мир запел. Снова жгучего прозренья Над землей простерта сень, Каин, Авель — снова мальчику Но в предчувствии боренья Заурядный день творенья Вновь горит, как первый день.‹1969›
КОСТЕР
Не видел сам, но мне сказали, Что, уведя за косогор, Цыганку старую связали И рядом развели костер. Туман одел передовую И ту песчаную дугу, Где оборотни жгли живую На том, не нашем берегу. А я, покуда мой начальник Направился в политотдел, Пошел к тебе сквозь низкий тальник. Который за ночь поредел. В избе, в больничном отделенье. Черно смотрели образа, И ты в счастливом удивленье Раскрыла длинные, оленьи, С печальным пламенем глаза. Мы шли по тихому Заволжью, И с наступленьем темноты Костер казался грубой ложью, А правдой — только я и ты. Но разве не одной вязанкой Мы, люди, стали с давних пор? Не ты ли той была цыганкой? Не я ль взошел на тот костер? Не на меня ль ложится в мире За все, чем болен он, — вина? Мы оба на чужой квартире, В окне — луна, в окне — война. ‹1969›
ПО ДОРОГЕ
Вдоль забора к оврагу бежит ручеек, А над ним, средь ветвей, мне в ответ. Соловей говорит по-турецки: йок-йок, Это легче, чем русское: нет. Потому что неточен восточный глагол И его до конца не поймем, Потому что роскошен его произвол И надежда упрятана в нем. Я не вижу, каков он собой, соловей, Что поет на вечерней заре. Не шарманщик ли в серенькой феске своей Появился на нашем дворе? Пахло морем, и степью, и сеном подвод… Миновало полвека с тех пор, Но меня мой шарманщик и ныне зовет Убежать к ручейку за забор. И когда я теперь в подмосковном бору Соловья услыхал ввечеру, Я подумал, что я не умру, а замру По дороге к родному двору. ‹1972›
КУБАНЫЧБЕК МАЛИКОВ
(Род. в 1911 г.)
С киргизского
АРЧА
Если бросишь ветку в огонь, То уж после ее не тронь, Обожжет тебя сгоряча Разгоревшаяся арча. В зимний холод и летний зной Одинаково зелена, Пахнет елкою, и сосной, И весенним ветром она. Не гнетет ее и не гнет Тяжесть снежного серебра, Сколько лет на свете живет, Про нее не скажешь: стара. В землю корни ее ушли, С ней сроднились там, в глубине. О поэзия, дочь земли, Ты такой же кажешься мне. Даже в пору бед и невзгод, Скорбно в наших песнях звуча, Обновлялась ты каждый год, Как зеленая та арча. Свежих сил набиралась ты И впитала солнца лучи. Ты полна живой красоты, Словно ветка горной арчи. ‹1953›
ЛИРИКА
Не за бумагой и столом — Я лириком в то время стал, Когда взрывчаткой и кайлом В горах дорогу пробивал. Пусть о влюбленных день и ночь Поэты-лирики поют, А для меня в любом труде Любовь и лирика живут. Живи же, лирика моя, Не угасай, не умирай И вечным пламенем своим Сердца и души согревай. ‹1956›
ПОРТРЕТ НА СКАЛЕ
В день перекрытия Нарына
к скале был прикреплен портрет
Токтогула.
Идет народ вдоль берега реки. Ползут несметные грузовики. Сегодня люди течь Нарын заставят Теченью вековому вопреки. Как будто с места тронулась земля. Богатыри сегодня у руля. Работают машины-исполины, Глаза мои и сердце веселя. Такого здесь вовеки не бывало: Вот круто развернулись самосвалы, Они подходят к берегу реки И в воду опрокидывают скалы. Какие глыбы! С доброго быка! С шипеньем принимает их река И вздрагивает глухо от ударов. Уже сомкнутся скоро берега! Висит над стройкой небывалый гул. И высоко на левом берегу Стоит портрет седого аксакала — На битву смотрит мудрый Токтогул. И кажется, что это не портрет, Что в гости к нам явился сам поэт, Сейчас он нам расскажет, что скопилось В его душе за много долгих лет. С портрета улыбается старик. Готова перемычка! Славный миг! И наш акын сияет, восхищенный. Да, он к такому ритму не привык. Потом мрачнеет. Грустно старику: Немало видел на своем веку, А вот при жизни не пришлось увидеть, Как поворачивают вспять реку. Мы все — на стройке, дорогой Токо. Порою нам бывает нелегко. Но сил своих, как видишь, не жалеем. Мы — твои дети — видим далеко. Родной Токо, смотри сюда, смотри — В труде мы от зари и до зари. Мы именем твоим назвали стройку, А ты наш труд стихами озари! Отец, ты дни свои провел в борьбе, Ты никогда не думал о себе, Всего себя ты отдавал народу, Народ поставил памятник тебе. Родной Токо, люблю тебя, как сын! Да не забудется в веках акын. Пускай прославит дорогое имя Наш памятник — плотина из плотин!‹6 января 1966 г.›
УТРО
Не совсем пробудившись от сна, В полудреме вершины, как дети, А над ними, как чаша, луна Серебрится в предутреннем свете. В золотую парчу облачась, Свой наряд они сбросили старый. Вот и козы проснутся сейчас, И глаза приоткроют архары. Им неведомы дымы костров И дыханье пустынного зноя, — Только трав они знают покров, Первозданную прелесть покоя. Не страшны им зимой холода, Не боятся с охотником встречи, И лишь небо поймет без труда Их забытое нами наречье. И не только в горах пешеход, Но приходит в восторг даже птица, Увидав, как пылает восход И цветочная свежесть струится. О, не гасни, заря, среди скал И сияй этим птицам и травам! Чтобы стих на вершине звучал, Должен быть он, как ты, величавым. Если б стал я нагорной рекой, Если б доля скалы мне досталась, Не хотел бы я жизни другой, Может быть, не пришла бы и старость. Здесь, в горах, обитают цветы, Человечьих не зная ладоней, Реют звуки такой чистоты, Что становишься сам окрыленней. По тропе, где деревья сплелись, Поднимусь и на камень присяду… Озари меня, горная высь, Животворную дай мне прохладу! ‹1970›
ДУША КИРГИЗА
Освежиться хотелось нам, радость наша была легка. Моясь, брызгались мы водой у журчащего родника. Незнакомый к нам подошел молодой джигит невзначай И, как давних друзей своих, пригласил нас в юрту на чай. И не сразу поняли мы: наш хозяин просто хитрит, — Он барашка вздумал закласть, как обычай здешний велит. Но, узнав, что нам недосуг, что дорога зовет нас вдаль, Он вздохнул, как истинный друг: «Что поделаешь, очень жаль!» Все ж в мгновение ока был на кошме накрыт дастархон: Масло, сливки, джурат, кумыс… Чем не потчевал только он! А лепешка, — с ума сойдешь, — так пухла она и свежа. Разбежались наши глаза — до чего ж еда хороша! Трудно мне слова подыскать, чтобы горный пир описать! С наслажденьем умяли мы это все, по правде сказать. Но когда мы встали, простясь, чтобы ехать, куда нас ждут, То хозяин спросил у нас, кто мы будем, как нас зовут. «Вот те на!» — удивились мы. Значит, нас не зная совсем, Щедро, словно братьев родных, угощал нас хозяин всем. Нас увидел он первый раз, но, смущаясь от похвалы, Подносил нам пенный кумыс, чай душистый лил в пиалы. Стану жертвой за свой народ, — он душой широкой красив. Привечает путника он, званья, имени не спросив. Будет ласково встречен тот, кто в аил к нему завернет. Здесь и встретят, и угостят, и душою гость отдохнет. ‹1972›
МИКОЛА НАГНИБЕДА
(Род. в 1911 г.)
С украинского
ДУНАЙСКАЯ БАЛЛАДА
Стоит над Дунаем из бронзы моряк, Стоит молчаливо на круче Морской пехотинец, мой верный земляк, Днепровец Олекса Гремучий. …И венгры сложили легенду свою: В тот час, когда небо светает, Та чайка, что видела друга в бою, С востока сюда прилетает. Как быстрая молния — чайка в пути. Дунайской умывшись водою, Она на далекую кручу летит, Садится на плечи герою. Рассвет осветил голубую волну, Блестит на рыбацком ветриле. И чайка, к сияющей бронзе прильнув, Раскинула чистые крылья. В то тихое время, на ранней заре, Кто слушает сердцем — почует: — Я только что, друже, была на Днепре. Твоя Украина ликует. Я видела твой Севастопольский флот, Эсминцы твои и линкоры, На черных развалинах в гуле работ Встает белокаменный город. Когда корабли провожала в Бургас, Слыхала, летя за кормою: Матросы Болгарии в песнях не раз Тебя вспоминали — героя. Галацкие шхуны равнялися в ряд И тихий Дунай бороздили: Румыны любовно свой лучший фрегат «Гремучим» не зря окрестили. Я утром слыхала, следя на лету, Как звезды последние меркли, Что имя твое в Измаильском порту Моряк называл на поверке. …Рассвет, разгораясь, раскрасил волну, Сверкает на рдяном ветриле, И чайка, к сияющей бронзе прильнув, Расправила чистые крылья.
Поделиться с друзьями: