Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1968-1969)

Шамурад-ага бросил гневный взгляд на Сельби.

— Добро бы написала что-нибудь путное! А то „любовь“! Уважающая себя женщина не станет говорить о любви. Это слово развратной дуры!

У Сельби, сидевшей в углу, потемнело в глазах, ковер вдруг закачался перед ней, стал почему-то полосатым…

Шамурад-ага сдернул ковер со стены, бросил на пол и быстрыми шагами вышел из комнаты. Через минуту он вернулся с саблей в руке.

Сельби содрогнулась: „Неужели разрубит!“ Сабля свистнула в воздухе, но, лишь скользнув по блестящей поверхности ковра, отлетела в сторону. Шамурад-ага хотел поднять ее, зацепился ногой за ковер и упал. Тельпек свалился у него с головы.

Грозный свекор с его ястребиным взором и величественной осанкой показался сейчас Сельби мальчишкой, размахивающим деревянной саблей. И нерушимые законы этого дома вдруг потеряли для нее всякую силу.

— Не так пользовались саблей наши деды и прадеды, — негромко произнесла она, взглянув на свекра.

Рука Шамурада-аги застыла в воздухе. Он обернулся, словно ища чего-то, и вдруг увидел глаза жены. Никогда раньше не видел он у нее такого взгляда.

И Шамурад-ага вдруг понял, что она слышала тогда в Каракумах слова, сказанные его раненым соперником. Слышала! „Позор тебе, Шамурад!“ — Старый чабан скрипнул зубами. Ударить лежачего, рубить саблей ковер, слушать упреки от невестки!

Глаза Шамурада-аги налились кровью. Он медленно огляделся, прислонил саблю к стене и, вынув из ножен кинжал, направился к ковру.

— Нельзя, отец! — раздался твердый голос Джемшида. Сын крепко схватил его за руку. Шамурад онемел, надсадный хрип вырвался у него из горла.

— Успокойся, отец, — сказал Джемшид, не отпуская его руки.

Шамурад-ага, изловчившись, отшвырнул от себя сына и метнулся к нему с кинжалом в руке.

— Лучше умри, чем быть женой своей жены! — крикнул он.

Сельби с диким воплем бросилась между ними.

Удар пришелся в плечо. Сельби показалось, что к ней прикоснулись раскаленным железом. Она вскрикнула и упала на ковер.

— Сельби!

Джемшид рухнул на колени. Поднимая жену, он почувствовал, что ее платье на спине насквозь пропиталось кровью.

СБОРЫ

— Куда ты столько наложила! — прикрикнул на жену Шамурад-ага. — Что, там совсем не кормят? Вынимай половину лепешек, а вместо них положи рубашку и портянки.

Марал-эдже дрожащими руками достала из мешка узелок с продуктами, вытащила часть лепешек, завязала и снова сунула в мешок.

Веки у нее были красные, лицо опухло от слез, яшмак беспомощно свесился, словно парус в безветрие.

— Ну чего ты? — пробормотал Шамурад-ага. — С сыном ведь остаешься. А Джанмурад не ребенок, я в его годы отары пас.

По щекам у Марал-эдже потекли слезы.

— Опять за свое! Да перестанешь ты когда-нибудь! — Шамурад-ага сердито взглянул на жену и, отбросив в сторону подушки, уселся на кошме, скрестив ноги.

— Оплакиваешь, как покойника, а того не соображаешь, что больше пяти лет не дадут…

Марал-эдже заплакала в голос, упала лицом на мешок.

— Тьфу! — Шамурад-ага ругнулся и вышел из комнаты. Взяв в сарае лопату, он на минуту вернулся в дом, обернул кошмой саблю и направился за огороды. Пришел он через полчаса.

— Если спросят, где сабля, ты ничего не знаешь. Поняла? Я не хочу, чтобы сабля, доставшаяся мне от дедов и прадедов, попала в чужие руки.

Марал-эдже молча шмыгнула носом.

„Хоть бы уж забирали поскорее!“ — мучился Шамурад-ага, сидя на пороге дома и ежеминутно поглядывая на калитку.

Наконец калитка скрипнула. Старик подкрутил усы, надвинул тельпек на лоб и принял независимо-спокойный вид.

Во двор быстро вошел Джанмурад, запыхавшийся, красный.

— Ну?

Вместо ответа мальчик схватил кружку и зачерпнул воды.

— Не смей! — крикнул отец. — Кто это пьет холодную воду потный?!

Джанмурад с огорчением поставил кружку и улыбнулся.

— Пап, они у Гюльджан…

— А…

— У Гюльджан, у докторши.

Шамурад-ага откашлялся.

— Гюльджан сказала, что через месяц заживет. Сама будет лечить.

От мокрой майки Джанмурада шел пар, мальчик снова взялся за кружку.

Отец сердито покрутил головой и, схватив тельпек, небрежно сунул его под себя, словно это был кусок старой кошмы.

„Вот это да! — удивился Джанмурад. — То мухе не даст сесть на новый тельпек, а то…“

— Это… как его… Кто еще там у докторши был?

— Никого больше не было. Ее мать только.

— А это… Милиции там не видел?

— Милиция? — недоуменно спросил мальчик. — Откуда же она у нас? Милиция в районе…

— Завари-ка чайку! — перебил его Шамурад-ага и поднялся. Увидел на полу свой новый тельпек, бережно поднял, отряхнул.

— Если спросят про саблю, ты никакой сабли не видел. Понял?

— Понял… — неуверенно протянул Джанмурад. — А почему?

— А потому! Спрашивает тот, кто хочет взять. Ничего не смыслишь, бестолковый! Сообразительный парень сам бы должен спрятать, а ты „почему“!

Джанмурад только теперь догадался, о чем беспокоится отец.

— Пап, ты зря боишься. Сельби просила докторшу, чтоб она никому не говорила. Докторша обещала, ты не бойся.

— Ничего я не боюсь, глупый! Иди чай заваривай.

Шамурад-ага все еще говорил строго, но мальчик заметил, что глаза его потеплели.

Гюльджан отдала подруге с мужем одну из своих двух комнат.

— Нам с мамой и одной хватит, — сказала она Сельби. — Живите здесь, домой вам никак нельзя.

Пришлось согласиться. Возвращаться к родителям действительно невозможно, а переселиться к теще Джемшид отказался наотрез: „Какой мужчина станет жить в доме жены?!“ Довод был неопровержимый.

Прошло две недели. Сельби начала поправляться, но рука у нее все еще болела. Джемшиду приходилось теперь самому стелить постель себе и жене. Каждый вечер он закрывал на крючок дверь, старательно занавешивал окна и, нахмурившись, подходил к сложенной в углу постели. Потом брал ее в охапку, бросал на ковер и, что-то бормоча себе под нос, начинал стелить. Но вслух роптать не смел, видимо, чувствовал себя виноватым.