Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

141. ВОЙНА

Ты не знаешь, мой сын, что такое война! Это вовсе не дымное поле сраженья, Это даже не смерть и отвага. Она В каждой капле находит свое выраженье. Это — изо дня в день лишь блиндажный песок Да слепящие вспышки ночного обстрела; Это — боль головная, что ломит висок; Это — юность моя, что в окопах истлела; Это — грязных, разбитых дорог колеи; Бесприютные звезды окопных ночевок; Это — кровью омытые письма мои, Что написаны криво на ложе винтовок; Это — в жизни короткой последний рассвет Над изрытой землей. И лишь как завершенье — Под разрывы снарядов, при вспышках гранат — Беззаветная гибель на поле сраженья. 1942

142. ПАМЯТЬ

Когда и в жилах стынет кровь, Я грелся памятью одной. Твоя незримая любовь Всегда была со мной. В сырой тоске окопных дней, В палящем, огненном аду Я клялся памятью моей, Что я назад приду. Хотя б на сломанных ногах, На четвереньках приползу. Я в окровавленных руках Свою любовь несу. Как бьется сердце горячо, Летя стремительно на бой! Я чувствую твое плечо, Как будто ты со мной. Пусть сомневается другой, А я скажу в последний час, Что в мире силы нет такой, Чтоб разлучила нас! 1942

143. ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО

Лишь губами одними, бессвязно, всё снова и снова Я хотел бы твердить, как ты мне дорога… Но по правому флангу, по славным бойцам Кузнецова, Ураганный огонь открывают орудья врага. Но враги просчитались: не наши — фашистские кости Под косыми дождями сгниют на ветру без следа, И леса зашумят на обугленном черном погосте, И на пепле развалин поднимутся в рост города. Мы четвертые сутки в бою, нам грозит окруженье: Танки в тыл просочились, и фланг у реки оголен… Но тебе я признаюсь, что принято мною решенье, И назад не попятится вверенный мне батальон! …Ты прости, что письмо, торопясь, отрываясь, небрежно Я пишу, как мальчишка — дневник и как штурман — журнал… Вот опять начинается… Слышишь, во мраке кромешном С третьей скоростью мчится огнем начиненный металл? Но со связкой гранат, с подожженной бутылкой бензина Из окопов бойцы выползают навстречу ему. Это смерть пробегает по корпусу пламенем синим, Как чудовища, рушатся танки в огне и дыму. Пятый раз в этот день начинают они наступление, Пятый раз в этот день поднимаю бойцов я в штыки, Пятый раз в этот день лишь порывом одним вдохновения Мы бросаем врага на исходный рубеж у реки! В беспрестанных сраженьях ребята мои повзрослели, Стали строже и суше скуластые лица бойцов… …Вот сейчас предо мной на помятой кровавой шинели Непривычно спокойный лежит лейтенант Кузнецов. Он останется в памяти юным, веселым, бесстрашным, Что любил по старинке врага принимать на картечь. Нам сейчас не до слез — над товарищем нашим Начинают орудья надгробную гневную речь. Но вот смолкло одно, и второе уже замолчало, С тылом прервана связь, а снаряды приходят к концу. Но мы зря не погибнем! Сполна мы сочтемся сначала. Мы откроем дорогу гранате, штыку и свинцу!.. Что за огненный шквал! Всё сметает… Я ранен вторично… Сколько времени прожито: сутки, минута ли, час? Но и левой рукой я умею стрелять на «отлично»… Но по-прежнему зорок мой кровью залившийся глаз… Снова лезут! Как черти, но им не пройти, не пробиться. Это вместе с живыми стучатся убитых сердца, Это значит, что детям вовек не придется стыдиться, Не придется вовек им украдкой краснеть за отца!.. Я теряю сознанье… Прощай! Всё кончается просто… Но ты слышишь, родная, как дрогнула разом гора! Это голос орудий и танков железная поступь, Это наша победа кричит громовое «ура». 1942

ЮРИЙ ИНГЕ

Юрий Алексеевич Инге родился в 1905 году в Стрельне. Пятнадцати лет пошел на завод «Красный Треугольник», вначале был чернорабочим, потом резинщиком. На «Треугольнике» проработал до 1929 года. В 1930 году начал печататься, а в 1931-м выпустил первую книгу «Эпоха».

Он участвовал в боевых походах балтийских кораблей против белофиннов, в десантных операциях (зима 1939–1940 года).

22 июня 1941 года застает Ю. Инге в Таллине. Он пишет стихотворение «Война началась», которое в тот же день передает радио Ленинграда. С большой активностью Ю. Инге включается в работу краснофлотской печати, из-под его пера появляются призывные стихи, стихотворные фельетоны, подписи к сатирическим плакатам, а также рассказы, очерки, фельетоны.

28 августа 1941 года фашисты торпедировали корабль «Вальдемарас». Ю. Инге находился на его борту. В этот день газета «Красный Балтийский флот» напечатала его последнее стихотворение.

Юрия Инге знали и ненавидели гитлеровцы. Впоследствии в освобожденном Таллине были обнаружены документы гестапо, — имя Инге значилось в списке заочно приговоренных к смерти.

144. «Придет пора: заплесневеет порох…»

Придет пора: заплесневеет порох, Потухнет злоба, мир изменит вид, И всё, что нынче побеждало в спорах, Лишь в сказках превосходство сохранит. Наступит день, и, может быть, мой правнук Закончит дело, начатое мной, И наших дней торжественную правду Он назовет последнею войной. Не зная, как на поле битвы горек Вкус бьющей горлом крови и слюны, Он подойдет бесстрастно, как историк, К неповторимым ужасам войны. Всё это взяв как массу перегноя, На коем мир спокойствие воздвиг, Он всё сегодня конченное мною Использует как первый черновик. Наступит день — и труд мой, как основа Или чертеж, понадобится дням, Я мысль свою, заверстанную в слово, Как эстафету в беге передам. И потому мы побеждаем в спорах, Что вместе с песней в будущем стоим. Придет пора… Но нынче нужен порох, Сегодня он вдвойне необходим. 1933

145. ПОГРАНИЧНАЯ ЗОНА

Под снегом спят дорожки и газоны, Седые ели окружили сад, И чуткой ночью пограничной зоны Сосновый край Финляндии объят. В последний раз замрут и разойдутся На полустанке сонном поезда, И с облака, широкого, как блюдце, Скользнет на землю легкая звезда. Знакомый путь. Чужие не отыщут Среди сугробов, сосен и дорог Обычный признак нашего жилища — Затепленный тобою огонек. Я раскрываю двери, как страницы… Ты спишь, не слыша, я тебя зову… Мне захотелось вдруг тебе присниться И лишь потом возникнуть наяву. Чтоб над тобой снегами Калевалы Синела эта мерзлая земля, Чтоб ты меня, проснувшись, целовала, Как жизнь, как сон, с чужими не деля. Где, Млечный Путь прожекторами тронув, Сверкает ночь геральдикою звезд, Где часовым недремлющих кордонов Сжигает щеки бешеный норд-ост. Огни, огни качаются на рострах, Полночный час протянут, как рука, И шлет бессонный, зоркий Белоостров Маячный свет на край материка. <1935>

146. КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Сыну Сергею

Вся столица спит давно, Ночь пути завьюжила, И морозное окно В серебристых кружевах. Спи спокойно, мой сынок, Шороха не слушая, Спит давно без задних ног Медвежонок плюшевый. Я спою тебе, дружок, Песнь тебе доверю я, Как среди больших дорог Мчалась кавалерия. Ты не бойся… Я с тобой… Ночи были жуткими, Стычка утром, в полночь бой, Мы не спали сутками. И теперь, в ночную тишь, Как же мне не вспомнить их, Если ты спокойно спишь В нашей мирной комнате. Не подпустим мы врага И на выстрел пушечный, Ну, так спи, сынок, пока С саблею игрушечной. А ударит гром опять, Вспомнишь ты, как пели мы, Да и сам не будешь спать Целыми неделями. Вьюга легкая, кружись, Вьюга-перелетчица. За окном такая жизнь, Что и спать не хочется. За окном такая тишь… Спи, меня не слушая, Моя гордость, мой малыш, Медвежонок плюшевый! 1936

147. СТРАНСТВИЕ

В незапамятное утро Я услышал хор пернатых За отрогами Урала, Где весною птичий слет. Золотыми косяками Шел сазан на перекатах, Дед с тяжелого баркаса В речке ставил перемет. Он сказал мне: «Оставайся, Дорогой товарищ, с нами. У земли пшеницы хватит, Рыбой хвалится вода. Край наш светлый и богатый, Корабли плывут по Каме…» Я послушал и остался, Но солгал, что навсегда. Поселился на рыбалке, Рыбакам чинил мережи, С фонарями на баркасах В устье Камы выезжал. Белозубые пермячки На меня глядели строже, Если я их на гулянке Невниманьем обижал. Но под осень, в душный август, Я ушел с плотовщиками Из зеленого затона На шумливый нижний плес. Вышли девушки на пристань И махали мне платками, Их печальные улыбки Я под Астрахань увез. Так я странствовал всё лето По колхозам и станицам, И везде гостеприимно Открывали двери мне. В городах меня встречали Улыбавшиеся лица, И не мог я стать бродягой В нашей солнечной стране. Побывал на Черноморье, Видел город на Сураме, Дагестанские селенья И Донбасса рудники. И везде мне говорили: «Поживи, товарищ, с нами»,— Я повсюду знал пожатье Крепкой дружеской руки. И когда настало время Мне к пенатам возвращаться, Я не знал: куда же ехать С этих розовых полей?.. Люди все меня встречали, Как друзья и домочадцы, И везде я видел счастье Славной Родины своей. 1939

148. СКАЗАНИЕ О ВЕРЕСКЕ

Лучшего коня под ним убили В это утро горькое и злое. Ярость битвы встала кучей пыли Над холодной черствою землею. Каменные ядра на поляну Сыпались, как спелые орехи, И от крови, вытекшей из раны, У бойца заржавели доспехи. Враг ворвался в дом к его невесте, Надругался над своей добычей, И боец не смог убить на месте Хищника, как требует обычай. Стал он ветра зимнего суровей, Зубы сжал, чернея от бессилья, Поднял руки, смоченные кровью, Как орел пораненные крылья. Промолчал, охваченный печалью,— Воин этот никогда не плакал, Уж скорей бы камни зарыдали Иль запел бы бронзовый оракул. Но когда пронзили сердце брата Восемь стрел с багровым опереньем, Он заплакал от такой утраты И упал на стойбище оленьем. Ни ветра, ни северные грозы Не касались этих мест поныне, Лишь печали мужественной слезы Тронули бесплодную пустыню. Разлилось по высохшему краю Скорби разгоревшееся пламя, И проснулась почва, прорастая Жесткими лиловыми цветами. И сказал боец дружине: «Верю, Что цветет пустыня в знак расплаты!..» И шуршал на поле битвы вереск, Отливая кровью в час заката. Враг метался, вытоптав посевы, Подымал дикорастущий вереск Грозный стяг возмездия и гнева. Так, цветами горя пламенея, Поле брани стало полем чести, Потому что в мире нет страшнее Слез бойца, взывающих о мести. 1940

149. «Я нашел на улице подкову…»

Я нашел на улице подкову И повесил дома на стене. В этом смысла нету никакого, Просто так понадобилось мне. Но порой рассказывают ярко О делах давно минувших лет Серый камень, раковина, марка И пригоршня бронзовых монет. Серым камнем высекали пламя, В раковине слышен гул морей, А за деньги, стертые веками, Шкуры продавал гиперборей. Так и речь рождается. По слову Соберешь — и мыслям нет конца… Я ударю об стену подкову — И услышу песню кузнеца… 1941

150. «В картине были воздух и пространство…»

В картине были воздух и пространство, А в легких клокотала пустота. Он отдал всё — любовь и постоянство — Куску одушевленного холста. Другой шел в бой, не кланяясь шрапнели, Брал города, одетые в бетон, И гордые полотнища знамен, Пред ним склонясь, покорно шелестели. Они погибли оба на рассвете: Один в своей постели, а другой На поле битвы умер, как герой. И к их могилам подходили дети, И бились одинаково сердца Над прахом живописца и бойца. 1941