Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

476. КАНУН ЗИМЫ

Тогда осина помахала красным Платком косому клину журавлей, И ты, прождав любимую напрасно, Пришел к реке, себя увидел в ней. И, доживая день быстротекущий, Ты явственно, всем сердцем осознал, Что плеск листвы иссяк И что гнетущий Крик журавлей в тебе зазимовал. <1940>

477. ЛЫЖНИКИ

Рассвет наплывающий инеем брызжет, Снега полосует косыми ножами. У горного дуба мы встали на лыжи, Рванулись и день догонять побежали. Деревья мелькают на склоне горы, Кустарник приветливо прутьями машет; Стремителен бег наш, свободен порыв, А день убегает за горы — и дальше. Пред нами сугробы бескрайной страны, Над нами январское солнце в зените, А сдвоенный след мой — две длинных струны — О родине снежной звените, звените! Минута привала. Подуем в ладони, Умоемся пригоршней снега, затем На лыжи — рванемся, догоним, догоним, Догоним морозный, сверкающий день. <1940>

478. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Во льдах, с погодой не в ладу, Вели суровые поморы Поток плотов на поводу, — О берег бились волны спора: — Вконец погубит, лиходей! — Подохнем, братцы, без причастья! — Смышленых, видишь ты, людей Шлет к супостатам обучаться Владеть мечом и долотом Да городить дома в туманах… — Вишь, срезал бороду, потом Нательный крест сорвет с гайтана… Недолог спор, недолги сборы, Пока палаты небогаты, Открыть кабак, закрыть соборы, Копить казну, рубить фрегаты… Страна посевов и лесов Роптала глухо. Но Петру Уже виднелся порт Азов, — И он, как парус на ветру, Упрям в работе плодотворной. Он на лесах, весь на виду. Ропщи, страна, но будь покорна Его стремлению! Пойдут Людей дубовых караваны По зыбям северных морей, Пробьются к южному лиману — И, где ни кинут якорей, Купцам, вельможам нерадивым Понять помогут вымпела, Что воля росса породила И что Россия создала. Страна дубов, убогих срубов (На поле копны урожая) Роптала явственней, сквозь зубы, Едва не бунтом угрожая: — Опять указ для голытьбы: «Валить дубы под самый корень». А ноне время молотьбы! Не быть добру! — Кто правый в споре? Не быть добру — еще не видят Добра лесные жители. Но вот плоты, на стрежень выйдя, Опять Петра увидели. Широкое его лицо Сияло бритыми щеками. Он выше вздыбленных лесов И тверд, как тот закладный камень. Он говорил: «Друзья, радейте!» А через ямы, через кочки Уже дворовые гвардейцы Несли ковши, катили бочки И жгли бенгальские костры — Во славу флота жгли на мачтах… Среди бород, среди расстриг И на плотах хмельная качка. Но он один, как исполин, Стоял, и хмель его не трогал, Мечтою трезвою палим О славе русского народа. <1940>

479. ПАМЯТНИК ВОССТАНИЮ

Султан гвардейца на ветру, Покрыта инеем кокарда. Стрелки, оледенев, замрут Перед конем кавалергарда. Декабрь на площади. С ветвей Соседних кленов опадали Комочки пуха. Воробей И ворон битвы не дождались. Того не выждал и народ, В кабак забившийся от стужи, Кликуша выла у ворот, Слезились будочники тут же От умиления… Царем В морозный этот полдень станет Жандарм. Ликуй, кто одарен Тулупом, чином и крестами! В тумане площадь. На стене Незавершенного собора Дремал архангел, посинев. И он увидел штурм нескоро. А выше на лесах стоял Строитель сгорбленный. (Веками Строитель так стоял, тая За пазухой тяжелый камень.) Еще невнятен и ему Был гул на площади Сенатской, Но ужас голода, чуму, Сиротство нищенской, кабацкой Родни, злорадство богатеев Тогда строитель угадал; Гвардейцев смелую затею Благословил он — и когда На белом холеном коне Кавалергард на площадь вынес Державу и, осатанев, Огнем велел восставших выместь,— Худую спину распрямив, Перекрестив свою сермягу, Сказав: «Царь-батюшка, прими Мою холопскую присягу!» — Метнул строитель с высоты Лесов согретый кровью камень: Руки движением простым Стал гнев, накопленный веками. <1940>

480. ПАМЯТНИК ПОЭТУ

Где царь; вознесся на коне И замер в сумраке зловещем, Поэт завидовал волне, Что ей простор морской обещан. И в самой зависти шумливей Волны он тосковал о мщенье. С плаща стекал осенний ливень, И капли плыли по теченью. А он куда направит бег Судьбы своей? Где кинет сходни? Иссякнет ливень, хлынет снег — Тоска и злоба безысходны. Пока дворцовые огни Блистают, словно эполеты, Пока подобьем западни Россия кажется поэту. Нева черным-черна у ног, Ночные воды непроглядны. На что надеяться он мог? Чего желать? Ночь… Плеск невнятный… Где конь на каменной волне С разлету брызнул медной пеной, Всё отзывается во мне Негодованье лиры пленной! <1940>

481. ПАМЯТНИК КАМЕНОТЕСУ

Гранит и мрамор вознесен Стеной отвесной. Вид утеса Являет город, и во всем Я узнаю каменотеса. Он узловатою рукой. Лица широкою тоской Напоминает мне о днях, В былом затерянных. Не слезы, Но своды города роднят Меня с тоской каменотеса. Ему, строителю дворцов, Дарован был в конце концов Годами скопленный сугроб, Сухой, что дым гранитной пыли, Чахотки угол — узкий гроб — И крест сосновый на могиле. Цари, вельможи, торгаши, Хоромы ваши хороши! Но вашей участи последней Веселый день был смерти днем, И я, дворцов его наследник, — Наследник памяти о нем. И чтобы образ, вросший в своды, Увидел позднюю родню, Я все преддверия, все входы, Весь этот город охраню От всех подкупных и продажных, От злобствующих столько зим, С каменотесом враждовавших, С прославленным мастеровым. <1940>

482. ПОСЛЕ БОЕВ

1. ТАНКИ НОЧЬЮ

Меня разбудят громы. Я открою Окно, увижу: вновь по мостовой Ребристые идут гора с горою Бок о бок… И увижу: вестовой Идет, высокий, статный, с донесеньем. Так, родина, о славе возвестят Сыны твои стальные в том весеннем Ночном часу, когда поэты спят.

2. ВОДИТЕЛЬ ГРУЗОВИКА

Полотнищем обтянут кумачовым И хвойными ветвями убран кузов. Но чем водитель скроет след ночевок В пути своем среди снегов и грузов? От сна в кабине словно стал сутулей И много старше… Что еще заметим? Правей руля, в стекле, пробитом пулей, Дробится луч, — водитель свыкся с этим.

3. КОННИЦА

Был воздух чище влаги родниковой (Два-три в году — так редки эти дни). Шла конница, притуплены подковы Об острые карельские кремни. Когда прошли по-боевому споро Два скорбных, неоседланных коня, Я шапку снял — почтил бойцов, которым Не довелось прожить такого дня. 1940

483. ПАМЯТЬ О ДЕТСТВЕ

1

Едва припомню барский сад, Опять привидится раскосый, Хмельной, широкогрудый, босый Садовник — отставной солдат. Таким привидится он мне И в сотый раз, едва припомню Осенний сад, пролом в плетне, Коловший до крови шиповник. Была пуглива ветвь ветлы, Был клен багрян наполовину, А он лишайные стволы Обмазывал раствором глины. И не терпелось тем сильней Вломиться в сад, назло солдату, Чем больше красного арката Роняли воробьи с ветвей.

2

Рубаху красную на Пасху, Кожух дубленый к Покрову, Картонную на святки маску — Зеленоклювую сову, — Меня подарки утешали, Но было больно мне смотреть, Как мяла мать каемку шали, Лица не в силах утереть. Она обнову мне дарила И снова, так, что жизнь отдашь, Кого-то доброго молила: «Даруй нам пищу, боже наш!» И проливала, вопрошая, Святые слезы — сердце жглось… Так голодать до урожая Нам с божьей помощью пришлось.

3

Божницу подпирал плечами Церковный староста, пока Тянули жребий поречане И снаряжали ходока В Торжок за солью, за свечами. Минуя села и слободки, Ворча на жребий свой, ходок По насту вешнему неходко Спешил к Ефремию в Торжок Сушить опорки и обмотки. Костер на площади соборной Не угасал тогда. Попы Взамен свечей и соли сорной Выманивали у толпы Пчелиный воск и холст узорный. А поречане на дорогу Глядели сумрачно в ночи. И остывало понемногу, Как непосоленные щи, Их упование на бога… Под матицей коптила плошка, На сходке маялся народ: Делили соль столовой ложкой — По ложке поровну на рот, А было соли всей — лукошко…