Современная повесть ГДР

МАРГА

Он рассказывал мне старые истории, приукрашивая их каждый раз по-новому. Приключения, анекдоты — целые ночи напролет. Так он создавал картину, призванную возвысить его в моих глазах.

Наша семейная эпопея тянется уже восемнадцать лет. Я долго удерживалась от того, чтобы изменить ему, все надеясь: вот появится что-то неподдельное, какое-то подобие реальной жизни. Вроде той, прошедшей, о которой он прожужжал мне все уши. Но слова оставались словами.

Иногда мне казалось: годы взросления были единственным периодом в биографии Дитера, когда он действительно жил по-настоящему. И теперь он должен был окружать то время ореолом исключительности и неповторимости, чтобы избежать ответственности за последующие ошибки.

Тому, кто заживо умер, прошлая жизнь нужна как саван, под которым он прячет иссохший скелет своих чувств.

АННА

Возвращение в дом детства означало для меня одновременно и встречу с природой. Серое однообразие будней в ателье стало уже невыносимым. Вновь и вновь перечитывала я письма Сезанна: после встречи с картинами великих мастеров, утверждал он, надо, не теряя ни минуты, спешить на природу, чтобы в единении с ней возрождать таящиеся в нас тягу к искусству, стремление к прекрасному.

Я лелеяла надежду найти здесь свой собственный Прованс. Память услужливо предоставляла готовые фрагменты. Обещала. Мне виделся зеленый свет в зарослях речной поймы, волны полуденного жара, камыш, весь в солнечных бликах от водной глади старого пруда. Сезанн… Вот он, благодатный, вольный край!

А потом этот ужасный шок: бесконечные вспаханные поля — серые, однотонные, начинающиеся от самого края деревни и простирающиеся до холмистого горизонта. Исчезли поросшие травой полевые тропинки, сливовые аллеи, непролазные островки терновника. Старый карьер, где добывали глину, сровняли с землей. Гармония прошлого, спроецированная на день сегодняшний, распадалась на разрозненные кусочки, которые никак не выстраивались в единую композицию. Ландшафт стал фабрикой по производству продуктов питания.

В деревне появились клумбы — бетонные площадки с уложенными на них тракторными покрышками. Внутри их засыпали землей, на которой росли безвкусные цветочки. Я находила утешение у Сезанна: время и размышления меняют наше видение мира и в конце концов мы смиряемся с ним…

Так что же я нашла для себя?

Герд подготовил договор о покупке дома и позвонил: все о’кей, погода отличная, приезжай первым же поездом! Но я уже распланировала день: сплошная тоска, хождение по разным чиновничьим коридорам, которых я всегда боялась.

— Ладно, — ответила я, — буду утром.

И выбежала из дома.

Улицы были залиты солнцем, зима вместе с ручьями убегала под землю через водосточные решетки. Меня охватило пьянящее чувство разрыва с тем, что было. Все у меня ладилось, как никогда. К обеду я вернулась и раскрыла расписание поездов. На вечерний я еще успевала. Мне захотелось преподнести Герду сюрприз. Я наскоро побросала в дорожную сумку белье и туалетные принадлежности и заперла за собой дверь. Газ и воду я отключила — теперь это походило уже на переезд в другое жилище.

Поезд немного запаздывал, и, пока я ждала его на платформе, начал накрапывать дождь.

В X. мне надо было делать пересадку. Дождь лил все сильнее. В зале ожидания толпились подвыпившие мужчины. В буфете «Митропы» [16] я заказала кофе. Чашка была немытой. За соседним столиком рабочие — это было видно по их одежде — играли в карты. Они бросали плоские шутки по поводу моего платья и того, что я курю. Соленые словечки, как камни, летели в меня через полоску нейтрального пространства между нами. Я с трудом понимала их диалект, с которым когда-то выросла. Мне не хотелось скандала — я надеялась, что их скрываемое шутками раздражение иссякнет из-за безнадежных попыток задеть мое самолюбие.

16

«Митропа» — сокращенное наименование системы питания на железных дорогах ГДР.

Но вышло совсем наоборот. Обозленные моим молчанием, мужчины распоясались еще больше. Я расплатилась и направилась к выходу. Пьяные выкрики неслись за мной до самой двери.

Поезд уже подошел, я вошла в вагон. Промозглая сырость пронизывала меня буквально до костей, а когда я уселась в купе на деревянную ледяную скамейку, по спине побежали мурашки.

Перед самым отходом поезда я увидела бредущих вдоль состава рабочих, которые пили в буфете. Я забилась в угол, закрыла глаза и сконцентрировала всю силу воли, чтобы мысленно заставить их войти в другой вагон. Они расположились в соседнем купе и снова принялись за карты. Кто-то проиграл.

— Штаны долой! — заорал один под громовой хохот собутыльников.

От холода меня колотил озноб. За окном сыпал дождь вперемешку со снегом. Погода отличная, звучали у меня в ушах слова Герда. Тридцать лет прошло с тех пор, как я уехала в этом направлении. В серо-голубых сумерках мелькали кусочки незнакомого пейзажа. Проносились полустанки, лишенные даже вокзальных построек. На других остановках тонули в наступающей темноте плоские крыши убогих зданий. Свет вагонных окон выхватывал из тьмы одинокие затерянные фигуры, лишенные тени.

В соседнем купе стало тихо — мужчины, должно быть, вышли. Когда поезд после очередной остановки тронулся, я различила знакомый силуэт нашего деревенского вокзала. Я прозевала свою станцию.

Дальше начиналась чужая страна — там я никогда не была, даже тридцать лет назад. Поезд, извиваясь, полз посреди угрюмой нескончаемой гряды холмов. Напряженная дрожь маленького локомотива отдавалась во всем моем теле, так что становилось больно. На следующей остановке я вышла. Кроме меня, на перроне осталась только какая-то старуха.

— Когда пойдет обратный поезд? — спросила я.

— Сегодня уже не будет ни одного, — ответила она равнодушно и побрела со своими мешками и сумками в крутящееся снежное месиво.

Красные огоньки поезда исчезли за плотной стеной метели. Я осталась одна в кромешной тьме — ни огонька, ни малейшего намека на какое-нибудь жилище. Как видно, станция располагалась в стороне от населенного пункта. Охваченная паническим страхом, я бросилась догонять старуху. Уже после первых же шагов мои туфли насквозь промокли. Наконец я увидела старуху. Та шла, кашляя хрипло и громко — вероятно, она страдала астмой. Ее было лучше слышно, чем видно, и я почти наступала ей на пятки, боясь остаться одна и затеряться в темноте. Не говоря друг другу ни слова, мы брели по дороге, покрытой щебенкой и ведущей, казалось, куда-то за горизонт. В темноте раздавался лишь хриплый кашель. Старуха вдруг остановилась и резким голосом спросила:

— Тебе куда?

То, что она обратилась ко мне на «ты», ничуть не показалось мне оскорбительным. Ее вопрос звучал для меня как приглашение снова вернуться в мир живущих. Я рассказала о своем приключении, при этом у меня от холода стучали зубы. Не знаю, что она поняла из моего бессвязного бормотания, но, во всяком случае, предложила:

— Можешь переночевать у нас, комната сына все равно пустует.

Мы свернули на узкую тропинку. Ноги у меня разъезжались на глинистой почве, но я брела дальше, ориентируясь на кашель старухи. В темноте перед нами выросло черное строение. Старуха долго возилась с многочисленными замками и задвижками, прежде чем мы вошли в дом.