Современная повесть ГДР

Редко испытывал я состояние такой безысходности. Ночной ветер шевелил черепицу на крыше, она негромко шуршала, будто нашептывая что-то. Все это не сулило ничего хорошего.

ГЕРД

Утром небо словно специально очистили от туч, жаркое солнце вскарабкалось на крышу дома, и влажная земля задымилась легким паром.

После завтрака мы с Хеннером и Дитером отправились во двор, чтобы докончить остатки спиртного. Так, глоток на день грядущий, ревизия недопитых бутылок.

На нас были только брюки. Солнце припекало вовсю, кожа жадно вбирала тепло. Мы уселись у глиняной стены сарая, полупустые бутылки ходили по кругу. На столе расползались желтоватые жирные пятна, свидетельства ночной попойки. Приближался полдень, так что на приезд Карины рассчитывать больше не приходилось. И если я намеревался выговориться, то делать это надо было сейчас.

— Неплохо тут у тебя, — заключил Хеннер.

— Я так больше не выдержу, — сказал я. — Мне нужна ваша помощь.

Дитер удовлетворенно кивнул головой. Наверное, он расценил эти слова как следствие нашей ночной стычки. Черный дрозд, усевшись на коньке крыши, распевал свою песню, повернувшись к солнцу. Двор был пропитан запахами теплой земли. Толстая кошка, должно быть ожидавшая котят, лениво зевала и потягивалась на верхушке ворот.

— Что ж, тебя понять можно, — сказал Хеннер.

— Помните наш девиз?

— Ясное дело, — отозвался Хеннер, — хоть это и было тридцать лет назад.

Дитер вытирал пот с живота — его платок был насквозь мокрым.

— Он и сейчас остается в силе, — сказал я и соскреб ногтем со стола присохшие остатки пищи.

Хеннер раскупорил непочатую бутылку, налил рюмки — это уже не походило на ревизию остатков. Дитер тщательно осмотрел жаровню, не убранную с вечера, и обнаружил, что от запеченного кабана осталась еще смесь мясного бульона с красным вином. Мы закусывали хлебом, обмакивая его в соус.

— Мы слушаем, — объявил Хеннер и остановил на мне выжидательный взгляд.

Я сдвинул рюмку на середину стола и положил ладони на его теплую поверхность. Казалось, от него исходила какая-то внутренняя сила. Я откашлялся. И все же голос у меня был хриплым, когда я спросил:

— Сомневается ли кто-нибудь из вас в моих убеждениях?

Дитер молчал, заинтересованно рассматривая содержимое своей рюмки.

— Доверяем, конечно, — заметил Хеннер.

— Так что же — я должен смириться с тем, что недостоин больше на них работать?

Дитер залпом опрокинул рюмку.

— Да что говорить, тебе нужна работа. Само собой, не ради денег. Тебе нужна цель… Конечно, поможем, что за вопрос!

— Нет, — ответил я. — Дело не в работе. Дело в справедливости.

Дитер положил на язык ломтик лимона, насыпал соли в ямочку между большим и указательным пальцами, отхлебнул из бутылки агавовой водки и слизнул соль.

— Нужно делать лишь то, — изрек он, покачнувшись, — что можно делать в данный момент. Да что тебе объяснять? На жизнь надо смотреть трезво.

— А собственно, чего ты жалуешься? — пожал плечами Хеннер. — Другим и похуже приходится. Посмотри вон на меня… А ты получил совсем неплохую компенсацию.

Он широким жестом обвел двор. Дрозд на крыше продолжал свои соблазнительные рулады. Кошка лениво взирала на нас с верхушки ворот.

Я поднялся, стараясь сохранять равновесие. Рюмки на столе угрожающе звякнули.

— Ошибок не делает тот, кто вообще ничего не делает! Меня просто выставили за дверь, вот и все! Неужели у нас имеют право так обращаться с нашими же людьми?

Хеннер подлил мне в рюмку водки.

— Да сядь ты по крайней мере, — сказал он, не повышая голоса.

— Идеалы хороши до тех пор, — заявил Дитер, — пока ты не начинаешь в них верить. Полагаться на них нельзя. Почему ты не обратился за помощью к Карине? Вот это был бы точный адрес для твоих вопросов. В конце концов, наш девиз касается и ее…

Я молчал. Да и стоило ли объяснять им, что я писал Карине, но не получил ответа? Что я даже не знаю, дошло ли вообще до нее мое письмо на своем долгом пути через разные инстанции? Я бросил взгляд на калитку, все еще надеясь на чудо, благодаря которому Карина могла бы оказаться здесь.

Дитер, как видно, угадал мои мысли. Он тоже посмотрел на ворота и продолжил свой монолог:

— Мы сами выбрали свое мировоззрение и должны быть готовы к вытекающим отсюда последствиям, даже и не совсем приятным.

Из дома выпорхнула Рени и защебетала:

— Назад, на лоно природы! А дамам вход не воспрещен?

Дитер повернулся к ней и поднял, салютуя в ее честь, рюмку. Рени восприняла это как приглашение и уселась за стол.

— Ты нам мешаешь, — сухо заметил Хеннер.

Рени одарила его ослепительным взглядом и осталась.

— Ты же знаешь, в чем дело, — сказал мне Хеннер, — тебе-то известно, что нам можно и чего нельзя.

— Ну и жарища! — фыркнула Рени. — Вы не против? — И она стянула с себя через голову блузку. В ярком свете дня ее обнаженное тело казалось детским. Я хотел было возразить на замечание Хеннера, но слова вылетели у меня из головы.

Хеннер полностью потерял самообладание. Его неуверенность, заметная во время беседы, обратилась в бессильную ярость.

— Ты что, издеваешься над нами, что ли? — взревел он.

— Равноправие распространяется на всех, — вмешался Дитер, — патриархат канул в Лету, мой друг!

И он жадно уставился на миниатюрные груди Рени. Коричневые ободки вокруг ее сосков под солнцем, казалось, стали еще больше.

— Неужели ты не понимаешь, что здесь происходит? — продолжал ругаться Хеннер.

— Понимаю. Ты сегодня просто не выспался. — Рени устроилась у Хеннера на коленях и замурлыкала как кошка.

О продолжении разговора нечего было и думать.

— Сейчас я вам кое-что покажу, — объявил я.

Позвав из дома Анну и Маргу, я повел всю компанию в сарай. Я чувствовал себя в этот момент настоящим хранителем музея.

АННА

Центральное событие культурной программы Герд подготовил в полной тайне. Он не посвятил в нее даже меня.

Утром он первым появился на кухне, помог мне приготовить завтрак. Гости спали долго, и я замечала его нетерпение. После завтрака он уединился с мужчинами во дворе. Потом к ним присоединилась Рени. Мы остались вдвоем с Маргой.

Она задавала мне все новые загадки. Еще вчера вечером я считала, что жертвой их совместной жизни является Дитер. Теперь же все мне представилось в ином свете. Я видела, что Марге не хватало ни сил, ни воли, чтобы противиться полному и абсолютному превосходству мужа. Ее несогласие с ним было не более чем игрой. Иногда она изображала нечто вроде сопротивления, дабы показать, что способна принимать самостоятельные решения. Но это было чистым позерством. Дитер оставлял за ней кое-какую свободу действий, потому что был уверен: она от него никуда не денется. За завтраком он громко шлепнул ее ладонью по заду, цинично заметив: