Современный грузинский рассказ

Лицо Михе чем-то намазали и в руки всучили букет цветов. Цветы были желтые, пыльные, ломкие, как крылья бабочки.

Миха растерянно озирался по сторонам. Режиссер потирал руки и что-то говорил красивой девушке. Девушка кивала головой, поглядывая на Миху.

— Начали! — крикнул режиссер. — Приморский парк.

«Море… Море… Море… — сухо трещало это слово в самой глубине сознания. Потом он удивился: — Откуда здесь быть морю?»

Девушка подбежала к Михе, обняла его за шею и так сильно чмокнула, что лепестки посыпались ему на грудь. Миха очнулся только сейчас. С удивительной четкостью он вдруг увидел себя со стороны, с прижатыми к груди цветами, но почему-то совсем не удивился.

Девушка снова подбежала к нему, обняла и поцеловала.

— Не годится! — крикнул режиссер. — Сначала! Сначала!

Девушка вдруг остановилась, сначала посмотрела на Миху, потом медленно повернулась и крикнула режиссеру:

— Бичико! Бичико!

— Что? — отозвался он раздраженно.

— Он плачет, плачет… — И она еще раз удивленно посмотрела на Миху.

— Хорошо, что он плачет, Сара, очень хорошо, — отозвался режиссер, — это прекрасно, что он плачет.

И вдруг он увидел Мзию. Она стояла на берегу моря с какими-то ребятами и что-то рассказывала им, размахивая руками.

Он нерешительно приблизился к ним. Мзия заметила его, но рассказывать не перестала. Может, ей не хотелось показывать перед ребятами, что она с ним дружила. Когда он подошел совсем близко, Мзия замолчала и посмотрела в сторону.

— Дальше, — попросил ее один из ребят.

Мзия молчала. Миха, не отрывая глаз, смотрел на нее. Мальчишки повернулись к Михе, наступило напряженное молчание. Один из ребят нагнулся, поднял камень и швырнул его в море. Камень заскользил по сверкающей поверхности и, сделав, как лягушка, два-три длинных прыжка, исчез. Все продолжали смотреть на Миху.

— Пошли поплаваем! — Мзия направилась к морю.

— А ты не пойдешь? — спросил Миху один из ребят, насмешливо прищурив глаза.

— Он же плавать не умеет! — сказал другой и засмеялся.

— Умею, — соврал Миха, — умею!

Потом он увидел, как Мзия и высокий парень, взявшись за руки, бежали к морю. Через некоторое время он услышал громкие возгласы ребят и веселый смех Мзии. Он тоже шагнул к морю, как слепой, ничего перед собой не видя. Войдя в воду, он почувствовал, что одежда его надулась, словно хотела выбросить его назад. Потом он глотнул соленой и тяжелой воды. Испугался и попытался вернуться, но в это время волна накрыла его с головой. Сначала он увидел чьи-то ноги, гибко извивающиеся, как щупальца осьминога, потом белые гладкие камни. Когда он очнулся, с трудом различил сквозь розовеющий туман лицо матери. С невероятным усилием он поднял отяжелевшие руки и провел ими по глазам.

— Жив! — закричал кто-то, и тотчас он снова потерял сознание.

Перевод А. Беставашвили.

ОТИА ИОСЕЛИАНИ

ТУР-ВОЖАК (Сванская новелла)

Семь дней тому назад белолобый тур победил в последней смертельной схватке, и турицы признали его своим повелителем.

Четыре года дрался Белолобый за первенство, четыре года ждал он этого дня.

Там, среди неприступных скал и ледников, во владениях солнца, свой закон; он суров и необорим — первенство или смерть. В пору любви, когда постепенно смолкают призывные крики, стадо туриц принадлежит одному вожаку — другого не существует. Другие либо низвергнуты в пропасть, радуя слетающихся на пир ненасытных стервятников, либо, полуживые, из последних сил держатся на отвесных кручах и уступах скал. А трусы, те, что уступили поле боя, изгоями бродят по горам, и ветер, пахнущий турицами, мутит им кровь и дурманит головы.

Четыре осени гремели на вершинах рога Белолобого, четыре осени равнодушные бездны и скалы внимали и вторили их самоотверженному грому — бою во имя жизни, во имя любви и потомства. Четыре года судьба Белолобого висела на волоске. И все для того, чтобы высоко среди орлиных гнезд множилось его племя.

Еще нет и недели, как Белолобый гордо ступил по ослепительной белизне во владения солнца Он властвует. Природа благоволит к нему. Высоко подняв голову, стоит он на гребне скалы, смотрит на солнце. Потом переводит взгляд вниз и выбирает турицу — ту, что примет и спасет его кровь, его род. Он оставит свое потомство неприступным вершинам. Четырьмя годами самоотверженной и честной борьбы Белолобый завоевал право на это.

Целых одиннадцать месяцев ходили туры по горам дружным стадом. Вместе паслись, вместе пили соленую воду из горных источников. Чутко оберегали друг друга от врагов. Делились соломой, припрятанной в расщелинах и нишах скал горными индейками; спали в тесноте, согревая друг друга теплом своих тел. Но вот ветер гона доносил до них одуряющий запах туриц, и туры теряли покой. Забывалось все: и еда, и дружба, и осторожность. Даже сладчайшая вода горных ключей — вода, ради которой они каждый день рисковали жизнью, не притягивала их более, ибо появлялась новая неутолимая жажда — жажда туриц.

Кричали самки и звали самцов для потомства Кричали самки для любви и боли, для страха и муки. Не было покоя потомку в теле матери, маялся и страдал он ради рождения, дабы в муках явиться на свет и увидеть сверкающее светило.

Бродила и закипала кровь отцов. Ради создания маялся в ней потомок и не находил себе места. Одиннадцать месяцев он спал, одиннадцать месяцев дремал и ждал исхода лета, чтобы с наступлением осени взбунтоваться, восстать, возмутить отцовскую кровь, раздуть жилы, броситься в голову и потребовать рождения и жизни.

Мешалось стадо туров, и, как засуха, как удушье, наступала неутолимая жажда туриц, куда так неудержимо стремился переселиться потомок.

Но не каждый потомок был достоин рождения. Если, явившись на свет, он не сможет взбежать на высоту, недоступную матерому волку, если, уходя от преследования, он не сумеет перенестись через зияющий провал, если ему не покорится высота, какой не достичь пуле охотника, он и не должен являться. Не должен, ибо не сможет спасти род и погубит потомство. Не должен, ибо займет в лоне матери место того, кто утомит волка, перелетит через провал, оставив ни с чем преследователя, и встретит сияющий восход на утесе такой высоты, какой никогда не достичь пуле охотника.

В крови всех туров бунтовал потомок и рвался к жизни, лишая отцов сна и покоя. Тело всех туриц жаждало принять потомство, и эта сладостная и мучительная жажда заставляла их жалобно блеять.

Белолобый родился весной, в пору, когда обновляется мир и молодеет солнце. Высоко над ним, на синем сверкающем небе пылал огненный диск. Он осыпал золотом белые вершины и отражался во влажных от слез глазах матери… И, увидев все это, новорожденный туренок взбрыкнул от нахлынувшей радости, помахал коротеньким хвостиком и слабо заблеял; тем самым он благодарил отца за создание, мать — за рождение, горы — за их серебро, а солнце — за золото, которое оно пригоршнями сыпало на горы. Но только он подпрыгнул, его липкие мягкие копытца скользнули по камню, передние ноги разъехались в стороны, и он ткнулся носом в землю. Не успел он подняться, как на стадо туриц налетели стервятники, норовя сбросить в пропасть новорожденных малышей.