Современный грузинский рассказ
Шрифт:
— Ладно, Тамро, что за горячка! Обожди немного. Ну как тебе Джелили не повидать. Нехорошо получится.
— Где он столько времени?
— Придет скоро…
Когда Джелили вернулся из армии, его назначили учителем физкультуры. А он и рад! Ему бы только тяпку в руки не брать, хоть с утра до ночи по горам скакать будет. Да и скакать-то не очень любит, нет… Ленив парень.
Умиани терпеть не может лежебок. Первое время очень они ругались с мужем. «На что тебе эта физкультура? Тоже мне — учитель! — говорила она. — Давай возьмемся вдвоем, понатужимся и… Я одна дом построила, хозяйством обросла, а если ты мне плечо подставишь, никому за нами не угнаться…»
— Нет, — отвечал на это Джелили. —
Тогда он только вернулся из армии. Не хотелось Умиани ссориться с ним, она и уступила.
Однажды, проходя мимо школьного двора, остановилась Умиани посмотреть на детей, что упражнялись во дворе, — шел урок физкультуры. Перед учениками стоял ее Джелили. Как только он подымал руки вверх — и они поднимали; опускал — и они делали то же самое.
«Чем попусту руками махать, взял бы каждый по тяпке, — подумала Умиани. — И сами поупражнялись бы, и землю бы порадовали…»
У Джелили, как правило, были пятые и шестые уроки. А в школу он снаряжался с самого утра и до вечера не возвращался.
— Планы уроков составлял… — с важным видом отвечал он на вопрос жены.
«Доконают меня его планы! — переживала в душе Умиани. — Скажите на милость, какие еще планы нужны, чтоб руками-ногами махать?..»
В конце концов она перестала спрашивать мужа, чем он занимается в школе допоздна. Зачем напрасно нервы трепать? Она из тех женщин, которые не любят шум и скандалы в доме. Пока что сил у нее хватает; ни в пояснице, ни в коленях, слава богу, не ломит, приусадебный участок ухожен-выхолен, в колхозе нормы выполняет, и дети у нее крепкие и сбитые, как тыквы, что зреют на хорошем солнце. Тьфу, тьфу, тьфу — не сглазить. А Джелили? До каких пор он будет так лениться?.. Что ж: поживем-увидим.
Из проулка донесся шум автомобильного мотора. Вдоль ограды поползло облако пыли. И вот на дороге, по ту сторону калитки, остановился «Москвич» — чудной какой-то, высокий, как на ходулях. Дверца машины распахнулась, и из нее, пыхтя и отдуваясь, выбрался толстый мужчина в шляпе.
— Ты смотри, пожаловал!.. Всегда он так: не может без меня… — со скрытой гордостью воскликнула Тамро.
Мужчина, вылезший из машины, был ее муж — Шукри. Он растолстел за последние годы. Беднягу так разнесло, что он не без труда добрался от машины до женщин, сидящих во дворе перед домом.
«И чего они пихают там в себя, в этом городе?.. Как переедут туда, тут их сразу и раздувает, что твои бурдюки из бычьей шкуры…» — думала про себя Умиани.
Не полмешка, как собиралась поначалу, а целый мешок кукурузы отсыпала она городским гостям — белой кукурузы, алазанской. Хотела красной дать, но Тамро губки свои крашеные поджала: красный мчади, говорит, в городе не принято к столу подавать.
Умиани усмехнулась про себя и обрадовалась: красная кукуруза и вкуснее, и сытнее, а им в городе только бы красоту соблюсти.
Собрала она в огороде овощей разных, салату, немного фасоли насыпала в корзину. Помогла донести груз до машины и попрощалась — отпустила гостей с богом.
Отъехала машина, покатилась, запылила по дороге, а Умиани огляделась украдкой по сторонам и немножко даже огорчилась, что никто из соседей не видел… Эх, увидел бы кто-нибудь: всего каких-нибудь три года живут они своим домом, а гостей с пустыми руками не отпускают…
— Умиани! — окликнул ее из-за оврага бригадир. — Приходи нынче в контору, премию свою забери, а то назад отчислим…
А и в самом деле: ведь нынешний год она получила урожай вдвое больше обычного; «самсун» точно взбесился — разросся, расщедрился, и мясистый, и душистый…
Стояли изумительные солнечные дни, и табак отменно дозревал, она едва успевала убирать.
— Ладно, поднимусь. А много премии-то, а?
— Ишь ты!.. — со смехом
отозвался бригадир. — Тебе хватит!Почему-то ее задела бригадирова шутка: «Тебе хватит»…
Эту премию она не тронет, ни копейки из нее не возьмет. Наймет хорошего каменщика и достроит дом.
Мальчишки зашумели о чем-то, загалдели, завизжали. Умиани подбежала к сыновьям, разняла. Вынесла каждому по вареной картошине. И сама одну съела. Хоть все село обойди, ни у кого картошки нет — не сажают. А у Умиани большая яма до краев полна. Отвела небольшой клочок на участке, высадила, и вот… Любит она картошку. Сколько раз к ней соседи приходили — просили в долг. Всем давала, хотя знала, что не вернут: нет в селе ни у кого картошки.
В прошлом году попросила колхозного шофера привезти из Шуахеви три долбленые бочки: в двух черемшу замариновала, в одной — свеклу.
На чердаке под крышей висит уйма сушеных фруктов на низках. И свой сухой табак тоже там хранится, листок к листку сложенный и перевязанный стебельком. Зимой попросит кого-нибудь из умельцев нарезать потоньше и отправит на продажу. Ведь Джелили сам не соизволит повезти…
— Ничего мне от него не надо, только бы не мешал… — думала Умиани. — Вот край участка как вспахан, даром такая земля пропадает. Разве не жаль ее под одну кукурузу отводить? Возьми хорошую лопату, копни поглубже, выверни эту землю как надо, посади лозу! По ту сторону дома я одну лозу чхавери посадила и пустила ее вверх по дереву — я, женщина! Так лоза за два года до самой верхушки доросла. Гроздья наливается — в руках не удержать. Да… будь у меня виноградник… Ни продавать виноград не стала бы, ни вина порченого делать, как некоторые. Денег достаточно в колхозе зарабатываю. А вино чхавери дома держала бы… И гостя тогда не стыдно будет принять, и с пустыми руками его не отпущу. Но муженек мой так ленив, так ленив — зевнуть, и то ему лень! Ничего, сама поработаю, стисну зубы, но виноградник высажу… Бригадир в общем-то мужик душевный: выделит кого-нибудь в помощь, мы и…
Она вошла в дом.
В кухне на стене у нее висело прибитое гвоздями большое зеркало без рамы. Она не любила смотреться в зеркало, но сейчас невольно подошла к нему. Остановилась. Присмотрелась. Так плотно закутана в платок, что шеи, подбородка и лба почти не видать.
Она вспомнила Тамро: «А чем я хуже?!»
Размотала с головы платок, бросила на спинку стула. Точно веселый солнечный луч озарил и обогрел ее — она понравилась себе. А и впрямь хороша! Черные как смоль волосы причесаны просто, без всяких женских хитростей, но как густы, как пушисты! Губы она никогда не красила, и они были красны особой свежей красотой, что сродни ягодам. А руки?.. Ноги? Чем я хуже Тамро? Да ничем! Ни статью, ни походкой! Разве не обо мне говорили: такая травы не сомнет… Нет, хватит! Больше я никогда не закутаюсь в этот платок, и платье сошью настоящее, какое подобает женщине, а не пугалу огородному. И туфли куплю — не такая у нас нужда, чтобы не могла я на пару туфель раскошелиться… И никто не посмеет сказать мне ни слова! Никто…
Послушать мужа Джелили, так можно подумать, что я сама не хочу лица открывать, а он только и делает, что уговаривает меня, снять платок…
Как бы не так… Заикнулся ли он хоть раз? Да ни разу!
Ни разу! Кое-кто может подумать, что мы — горянки — так отстали от жизни, что даже сознательным мужьям не под силу вывести нас из мрака отсталости. Если уж начистоту, мало найдется в деревне мужчин сознательней моего Джелили. Он и армию прошел, и в школе учителем работает. А сказал ли он мне хоть раз: оглянись, Умиани, в какой тьме ты живешь! Выйди на свет! Сбрось с себя черный платок, а вместе с ним и отсталость? Эх, да что там!.. Скорее наоборот — стоит мне голову приподнять, сам меня назад толкает: знай свое место…