Современный грузинский рассказ

Белолобый спасся, только вдребезги разбил свои копыта и так расшибся, что если бы поблизости не сочился родник и он не мог бы целую неделю слизывать соленые подтеки со скалы, потомку в его крови не суждено было бы пробудиться на четвертое лето.

Но вот миновал еще год, и истосковавшийся по жизни потомок с новой силой взбунтовался в крови Белолобого. Взбунтовался и потребовал своего права — права переселиться в лоно матери.

Для начала Белолобый схватился со своим ровесником — крепконогим и ловким туром. В какое-то мгновение, когда, загнав соперника к отвесному обрыву, он мог одним, даже не очень сильным ударом сбросить того со скалы, вдруг возмутился потомок в крови Белолобого — потомок, жаждущий честного рождения, и заставил отца отступить. Белолобый дал Быстроногому перевести дух и разогнаться.

Схватка кончилась, а Белолобый задыхался от гнева и нетерпения: ему хотелось драться, жажда нового боя душила его, ибо ветер все время дул оттуда, где толпились турицы. Но он помнил, он знал, что должен схватиться либо с таким же, как он, перенесшим бой, либо ждать до завтра. Теперь потомок в его крови казался предусмотрительнее.

На следующий день он дрался дважды. Первый противник сражался открыто и смело, как побежденный днем раньше Быстроногий. Он полетел с обрыва в пропасть, и камнепад засыпал его: оно и лучше — не для воронья родятся такие. А второй был все тот же Рваное Ухо. Рваное Ухо легко одолел неопытного тура — двухлетку, сил потратил куда меньше Белолобого, но схватку перенес, так что имел право на бой с Белолобым, и он ринулся вперед. Вскрикнул потомок в крови Белолобого: «Хитростью хотят погубить нас!» Первый удар был пробой сил. Потом отступил Белолобый, разогнался, взвился на дыбы и хватил рогами по рогам противника — точно гром прогремел в горах. У Рваного Уха подкосились ноги, но он сумел подняться. Еще дважды разгонялся Белолобый, и оба раза Рваное Ухо увиливал в сторону, уходил от удара. Не будь у Белолобого опыта трехлетних боев, он мог не удержаться и с разбегу полететь в пропасть, оставив на земле влажноглазых туриц, жаждущих принять в свое лоно потомков турьего племени. Бой продолжался, и Рваное Ухо стал постепенно сдаваться, отступать и наконец, по своему обыкновению, ушел вниз по сыпучему скату — он никогда не доводил до конца проигранную схватку. Победитель хотел было погнаться за ним, чтобы раз и навсегда разделаться с этой нечистью, но нет — такой поступок мог обесценить не только нынешнюю победу, но и те, что Белолобый одержал в прошлые годы.

В ту ночь перед рассветом Белолобому опять почудился пронзительный свист царственного вожака, и он вскочил на ноги.

Решающая схватка была недолгой, но такой яростной и жаркой, что при последнем ударе, решившем все, у Белолобого треснул рог. Ему показалось, что треснул лоб. В глазах потемнело: он не видел, что с противником. Не будь Белолобый уверен, что эта схватка последняя, он не решился бы на такой удар. Но он знал, что этот удар решает все. Если бы ему предстояла еще хоть одна, пусть даже пустяковая, стычка, он не рискнул бы: всем четырехлетним опытом боев Белолобый знал, что от такого удара страдает не только противник.

Когда слегка утихла боль под рогом и прояснилось в глазах, Белолобый смутно, точно во сне увидел вокруг стадо туриц. Четыре года в пору турьего гона, стоило ему закрыть глаза, он видел этот сон, ибо потомок в его крови ни днем ни ночью не знал покоя.

Теперь истосковавшийся по рождению потомок праздновал победу. Он ликовал, ибо близко, совсем рядом была мать — путь к солнцу!

Белолобый смотрел на ясное утреннее солнце, и его сильное тело, с которого турицы слизывали соленый пот, вздрагивало от усталости.

Отныне Белолобый вправе был поверить, что и его потомок увидит эти скалы, и горы, и могучее светило над ними и что род его не сгинет. Он чувствовал неимоверную усталость и боль в основании рога, который вдруг стал не по силам тяжел для него. Он устал не только от боев; теперь его утомляли ласки туриц. В его крови, в его мозгу и сердце ворочалось столько потомков, что налитое тело не умещало их, их обилие томило и мучило.

Белолобый лег на том самом месте, где он победил последнего противника, и осторожно положил больной рог на камень. Он прилег, и потомок в его крови притих, дожидаясь — ему не хотелось унаследовать усталость и боль отца.

Собравшись с силами, Белолобый повел своих туриц, повел по нехоженым тропам туда, где в расщелине скал — он помнил это — лежали рога его предка. А потом, покидая ущелье, чтобы уйти высоко в горы и начать совсем новую, иную, необыкновенную жизнь, он свистнул. Свистнул так пронзительно, что турицы, все как одна, восхищенно уставились на него, откинули рога на спины и вытянули к нему губы. Этот свист был необычен и для него самого, словно он в первый раз свистнул сегодня.

Отныне Белолобый стал вожаком, единственным, избранным.

Никогда он не был так осторожен и чуток, никогда так не любил жизнь и не верил в бессмертие, как в эти семь дней. Никогда снежные вершины не сверкали так своими алмазами, а украшенные цветами горы не горели всеми красками. Никогда солнце не было таким горячим, ласковым и ярким, как в эти семь дней. Он поднимался все выше и выше и вел туриц в нехоженые высоты, дабы потомок унаследовал силу, и отвагу, и волю. Он предчувствовал, что с треснувшим рогом ему не завоевать на следующий год право продления рода и всю горную силу и солнце, что накопились в нем за четыре года, надо передать потомкам сейчас, в эти дни.

Не хотелось вожаку спускаться вниз. Высота звала его, высота распирала грудь; он не отрывал глаз от недоступной красоты вечных снегов. Но ведь этих прекрасных туриц, влажноглазых ланок хотя бы раз в день надо сводить на водопой, к соленым источникам. Особенно сейчас, в пору любви, когда их мучает жажда. Надо сводить их и самому напиться, напиться вволю, чтобы потомок унаследовал сильные ноги, крепкую кость и могучие рога. Такие рога, как те, что лежат в расщелине скал.

Осторожней, Белолобый, осторожней! Знай, чем ниже ты спустишься, тем больше будет у тебя врагов. Ни у кого на свете нет столько завистников, сколько у тех, кто чтит высоту и правду. Уж не думаешь ли ты, что всем пришлась по душе твоя победа, одержанная силой собственных ног, крепостью рогов и смелостью крови? Или тебе кажется, что никто не пожелает твоих туриц?

И не думай, что если ты сломал в бою свой боевой рог — свой щит и меч — сломал навсегда, то враг пощадит тебя. О! Горы и солнце испокон веку твердят одно своим сыновьям: «Не делайте подлости!», но большинство не слышит, чему учат их горы и солнце. Глаза их слепы, а уши глухи к урокам добра. Потомкам в их крови не важно, какой ценой они явятся на свет, им бы только явиться: все равно, ведь сорняк и роза равно освещаются лучами, и солнце светит всем.

Оправдались предчувствия Белолобого. Когда они спустились к роднику и турицы приникли к воде, а Белолобый, стоя на возвышенности, чутко прядал ушами и пробовал воздух, он вдруг почуял запах тура, запах самца. Сперва он подумал, что тот, наверное, приходил напиться и ушел недавно, а запах его еще не развеялся, ибо ветерок в котловине дремал и еле шевелился. Но Белолобому хотелось, чтобы это так было, и он пытался обмануть себя. Опасность! — раньше носа ее почуял треснувший рог Белолобого, тот самый рог, в основании которого темно-красной коркой запеклась мутная кровь.

Белолобый не подал никакого знака, дал турицам спокойно напиться. Сам он не подошел к воде — жажду как рукой сняло. Однако, когда турицы, резвясь, запрыгали у родника, Белолобый фыркнул и пронзительно свистнул. Встревоженное стадо одним махом перенеслось через ручей на противоположную сторону ущелья. Вожак решил уйти не тем путем, которым они спустились: если кто-то увязался за ними, тот собьется со следа, а крутая тропа впереди открыта: ее не преградить никому.

Благородство наивно. Выбрав труднейший путь, благородному кажется, что он избежит опасности. Но низости известны все пути и лазейки, и если ее потомству безразлично, какой ценой оно явится на свет, низость найдет и твой путь, подлостью и коварством одолеет тебя и будет спокойно пастись на жирных травах.

Но вот шелохнулся дремавший в ущелье ветерок — донес знакомый запах тура, и у Белолобого заныл сломанный рог.

Только они миновали ущелье, как на пути стада возник одинокий тур, и Белолобый сразу узнал его — это был Рваное Ухо. Отъевшийся и сильный, он стоял под скалой; он не закрывал тропинки, по которой шло стадо, но стоял так, что при желании мог дотянуться рогами до любого и его нельзя было обойти.

У Белолобого открылась рана в основании рога, и кровь струйкой потекла вдоль глаза.