"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

– Мужчины приходят к ним по ночам. – Бетания говорила нараспев, словно пела колыбельную.

Она разговаривала уже не с Гуго, она разговаривала со снегом. Гутман по-отечески гладил ее руку.

– Приходят по ночам и берут в молчании…

Дальнейших объяснений не требовалось. Среди сотен «кроликов» десятого блока попадались и красивые девушки. Гуго сам видел их мельком в полутьме коридоров или в приоткрытых дверях палат.

– Клауберг – широкая душа, – процедил Гутман с такой яростью, что даже сестра-мастиф отшатнулась. – Так он проверяет действенность своих опытов по стерилизации. Официальная процедура предполагает забор спермы и введение ее в «крольчиху», но он по доброте душевной позволяет капо развлечься старым добрым способом. Потом эти женщины стонут и плачут по ночам: это они, а не мифические призраки.

Кулаки у Гуго сжались. На сердце лег новый, огромный, тяжеленный камень.

– И все же каким образом Браун вас заставлял?

– Говорил, что иначе отправит меня в Биркенау.

Взгляд Бетании уперся в потолок; она попросила еще попить. Ее голова за считаные дни превратилась в череп, едва обтянутый тонкой, пятнистой кожей. Дальнейшее Бетания рассказывала с закрытыми глазами из страха опять увидеть образы прошлого или встретиться с чьим-то осуждающим взглядом.

Как-то вечером Браун попросил Бетанию задержаться в прозекторской. Они остались вдвоем, и она испугалась. Заметив ее страх, Браун рассмеялся и преградил ей дорогу, будто она могла куда-то убежать. Бетания давно замечала его взгляды – смесь желания и отвращения. Как же! Еврейка, низшее существо, ошибка природы, однако он ее хотел. Он так ей и сказал, прижимая лицом к холодному кафелю анатомического стола и задирая юбку.

Бетания всхлипнула, она заметно устала.

– Мне очень жаль, – смущенно пробормотал Гуго. – И вы возненавидели Брауна?

– Я ненавижу всех врачей Аушвица до единого, – прошипела Бетания. – Всех немцев вроде вас.

Гутман вздрогнул, метнул взгляд на Гуго. Даже медсестра развернулась к ним, медленно, как пароход. Оба они испугались его гнева. Зря, конечно. Не мог он разозлиться после всего увиденного и услышанного. Германия погрязла в смертных грехах, в которых когда-нибудь ей предстоит покаяться, а ему, Гуго, следовало бы прямо сейчас попросить прощения у этой замученной и униженной женщины.

– До депортации вы работали медсестрой?

– Врачом, – уточнила Бетания со слабой улыбкой и впервые за весь разговор посмотрела Гуго в глаза. – Врачом-педиатром. Книги писала. Учила немецкий и итальянский. Скажи мне кто раньше, до какого варварства вы опуститесь, не поверила бы.

Гуго промолчал. Лицо Бетании исказила гримаса страдания. Она приподнялась, держась за живот. Гуго вспомнил капельку крови, стекавшую у нее по ноге в тот вечер, когда он впервые ее увидел.

– Знаете, в чем клянутся выпускники, становясь врачами? – прошелестела она. – «В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами… Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому…» [802] – Собрав все оставшиеся силы, Бетания приподнялась на локтях. – Как вы считаете, эти врачи сдержали свою клятву? Они вообще врачи? Они люди?

802

 Цитируется клятва Гиппократа, перев. В. Руднева.

Гуго облизал губы. Ответить было нечего. Ему хотелось взять ее на руки и унести из лагеря в заснеженные польские просторы, подальше от всего этого ужаса. Положить на мягкое пушистое покрывало, показать, как прекрасен мир, и гладить, гладить по голове до самой смерти, под медленным невесомым снегом.

Но ничего этого он не мог.

Не время поддаваться состраданию и терзаться от боли. Время думать. Если Бетания говорит правду, Браун шантажировал ее, чтобы принудить к интимной близости. Значит, она не ему признавалась в запретной любви, расплата за которую – смерть. Тогда кому?

В лазарете было чисто. Запах хлорки побеждал зловоние мочи от уток и больных тел. Все как положено, насколько это возможно. Если бы Бетанию отвезли в Биркенау, она умерла бы от голода или заживо отправилась в крематорий. Тристан Фогт продлил ей жизнь, сомнений нет. Не его ли она любит?

– У вас были отношения с кем-либо из СС, кроме Брауна? – прямо спросил он.

Бетания зажмурилась, точно побитая собака. Сейчас она ненавидела его так же, как и врачей. Разговор требовал от нее неимоверных усилий, но Гуго не отставал, задавая очередной вопрос.

– Нет. Я не из таких.

– Может быть, вы испытывали привязанность к кому-то другому в лагере?

– В Аушвице нет места сантиментам.

– Где вы были в вечер убийства?

– Думаете, это я его убила? – прохрипела женщина.

– Я просто задал вопрос, который задаю всем.

– Я была в постели, мне нездоровилось.

Она машинально положила руку на живот, и до Гуго наконец дошло, что с ней не так. Если Бетания забеременела, вряд ли Браун был этому рад. Он должен был отправить ее на аборт.

– Вы знаете гинеколога Клауберга?

– Еще бы, – выдохнула Бетания.

Она была на грани потери сознания; веки то и дело закрывались, точно под невыносимой тяжестью.

– Он вас когда-нибудь… мм… лечил?

Бетания дернулась, рот раскрылся. Похоже, температура росла, губы и щеки сделались белыми. За считаные дни от красоты, восхитившей Гуго при первой встрече, не осталось и следа.

– По-моему, с нее хватит, – прогудела медсестра, срываясь с места, будто валун с утеса.

Ухватив стойку с капельницей, она с дребезгом подкатила ее к койке и указала рукой на дверь. Гутман поднялся, поправил на носу очки и побрел к выходу. Шинель и халат висели на нем как на вешалке. Гуго поплелся следом. Бросил последний взгляд на Бетанию, представляя ее в Нормандии, на вершине прибрежной скалы. Вот она смотрит на зеленые волны, внизу тянется белый песчаный пляж, соленый бриз треплет ее волосы, она свободна и полна жизни.

Едва они вышли наружу, Гуго вытащил сигарету и защелкал зажигалкой, прикрыв огонек ладонью. Предложив сигарету Гутману, он спросил:

– Что вы об этом думаете?

– Ничего.

– У Бетании был веский мотив желать Брауну смерти.

– Все так.

– Это могло быть ее воздаянием за нарушение клятвы Гиппократа. Между прочим, когда Брауна обнаружили, на нем был врачебный халат, хотя рабочее время закончилось…

– Бетания уже тогда еле держалась на ногах, – запротестовал Гутман.

– Вы правы. В одиночку ей такое было не под силу, однако я с самого начала не исключал наличие сообщника.

К лазарету подкатил фургон с красным крестом. Глушитель выплюнул струю черного дыма. Из лазарета выволокли группу полумертвых заключенных, грубо затолкали внутрь.

– Куда их? – спросил Гуго, сплевывая горькую от табака слюну.

– В Биркенау. К чему их здесь держать? С ними все кончено.

Гутман разочарованно смотрел на Гуго. Наверное, тогда, во время аутопсии, он решил, что нашел союзника или хотя бы немца, способного не сквозь пальцы посмотреть на ужасы, происходившие в лагере. Гуго ненавидел себя. Он не мог спасти даже маленького Йоиля и тем более не мог остановить эту жуткую машину уничтожения.

– Спасибо за помощь.

– Это мой долг, – ответил Гутман.