"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33
Шрифт:
Бен расцепил пальцы:
– Правда? Что же ты вспоминаешь?
– О, разные вещи. Иногда ничего конкретного. Какие-то ощущения, образы. Видения. Они похожи на сны, но слишком реальны для пустых фантазий. Думаю, это воспоминания.
Я замолчала, ожидая, что он будет с увлечением расспрашивать, попросит описать мои видения, захочет узнать, почему я считаю, что это настоящие воспоминания.
Но Бен молчал. Только смотрел на меня грустно-грустно. Я подумала про одно воспоминание, которое записала в дневник, когда он принес нам вина, на кухне нашего первого дома.
– Я вспомнила тебя, – сказала я. – Молодого.
– А что именно? – спросил он.
– Ничего особенного. Ты стоял в кухне. – Девушка и ее родители сидели совсем близко,
Он потянулся через стол и взял меня за руку:
– Но, милая, дело в том, что завтра утром ты ничего не будешь помнить. В этом вся беда. У тебя нет «фундамента» для чего-то нового.
Я вздохнула. Конечно, он был прав. Не могу же я записывать все, что со мной происходит, до конца своих дней! Учитывая, что мне еще придется каждый день это перечитывать.
Я посмотрела на людей за соседним столиком. Девушка неуклюже поднесла ко рту ложку с минестроне, обильно намочив салфетку, которую мать повязала ей на шею. Я представила себе их жизнь: тихое отчаяние, участь вечных сиделок, на что они, конечно, не рассчитывали.
Прямо как мы! – подумала я. Меня тоже надо кормить с ложечки. И подобно этим родителям, Бен испытывает ко мне любовь, которая никогда не будет взаимной. Но, возможно, разница все же есть. У нас еще остается надежда.
– А ты хочешь, чтобы я поправилась? – спросила я.
Он был ошарашен:
– Кристин… Ну что ты…
– Может, мне сходить к какому-нибудь врачу?
– Мы уже пытались…
– Но может, стоит еще раз? Медицина постоянно развивается. Может, есть новая методика лечения. Я бы рискнула!
Он сжал мою руку:
– Кристин, это бесполезно, поверь мне. Мы испробовали все.
– А что мы пробовали?
– Крис, прошу тебя. Не надо.
– Что мы пробовали? Что?
– Все, – ответил он. – Все, что только возможно. Ты даже не представляешь.
Он как будто недоговаривал. Лишь бросал отчаянные взгляды то влево, то вправо, словно боялся неминуемого удара, но не знал, откуда его ждать. Я могла бы поставить на этом точку, но не стала.
– И все-таки, Бен. Я должна знать. Что именно? – (Он молчал.) – Расскажи мне!
Он поднял голову, тяжело вздохнул. Он нервничал, лицо побагровело, глаза расширились.
– Ты была в коме. Все были уверены, что ты умрешь. Кроме меня. Я знал, что ты сильная, что будешь бороться. Что ты непременно поправишься. И вот в один прекрасный день из больницы позвонили и сказали, что ты очнулась. Они сказали, что это чудо, но я-то знал, что это ты, моя Крис, вернулась ко мне. Для тебя все было в тумане, ты ничего не понимала. Не понимала, где ты, ничего не помнила об аварии, но ты узнала меня и свою мать, хотя не могла сказать, кто мы такие. Врачи говорили: не волнуйтесь, временная потеря памяти – обычная вещь после такой серьезной травмы, это пройдет. Но потом… – Он пожал плечами и скорбно уставился на салфетку, которую держал в руках.
Я уже думала, что он не собирается продолжать.
– Что – потом?
– Казалось, твое состояние ухудшается. Однажды я пришел к тебе, и ты не узнала меня. Ты решила, что я врач. Ты уже не могла вспомнить свое имя, год своего рождения. Ничего. Врачи сделали вывод, что у тебя не формируются новые воспоминания. Провели множество тестов, сканирований. Но все было безрезультатно. Врачи сказали, что травма вызвала потерю памяти. И что это навсегда. Это не поддается лечению, и медицина здесь бессильна.
– Бессильна? И они ничего не делали?
– Нет. Они сказали, что память либо вернется сама, либо нет и что с течением времени вероятность первого варианта все меньше. И самое большее, что я могу для тебя сделать, – это обеспечить уход. С тех пор я этим и занимаюсь. – Тут он взял меня за обе руки и погладил мои пальцы, слегка нажимая на обручальное кольцо, потом наклонился вперед, так что наши лица совсем сблизились. – Я люблю тебя, – прошептал он.
Но
я ничего не сказала, и мы завершили ужин почти в полном молчании. Я чувствовала, что во мне назревает раздражение. Гнев. Он был так уверен, что мне нельзя помочь. И при этом так нежен. Мне вдруг расхотелось рассказывать ему про мой дневник, про общение с доктором Нэшем. Я решила еще некоторое время сохранять свою тайну. Потому что почувствовала: это единственное, что принадлежит мне одной.Мы вернулись домой. Бен налил себе кофе, а я пошла в ванную. Там я записала события сегодняшнего дня, сколько успела, и только потом разделась и смыла макияж. Надела ночную рубашку. Этот день открытий заканчивался. Скоро я усну, мой мозг начнет свою уничтожающую работу. И завтра мне придется пройти через это снова.
Я вдруг осознала, что совсем нечестолюбива. Какие там амбиции! Я просто хочу жить нормально. Жить, как обычные люди, опираясь на собственный опыт, который обогащается чем-то каждый день. Я хочу развиваться, узнавать новое и учиться новому. Здесь, в ванной, я подумала о своей старости. Попыталась представить, какой я буду. Неужели я буду просыпаться и в семьдесят, и в восемьдесят, думая, что я молодая девушка? Просыпаться, не подозревая о том, что мои кости уже хрупки, а суставы потеряли подвижность и легкость? Не представляю, как буду переживать факт, что моя жизнь кончена, все осталось в прошлом, а мне даже нечего предъявить. У меня нет шкатулки с драгоценными воспоминаниями, нет роскоши накопленного опыта и нажитой мудрости. В конце концов, что мы такое, если не коллекция воспоминаний? Что я почувствую однажды, когда взгляну в зеркало и увижу отражение своей бабушки? Не знаю, но сейчас я не могу себе позволить об этом рассуждать.
Я услышала, как Бен вошел в спальню. Сообразила, что уже не смогу спрятать дневник в шкаф, и положила на стул рядом с ванной, под снятую одежду. Уберу его потом, подумала я. Когда Бен заснет. Я выключила свет в ванной и вошла в спальню.
Бен сидел в постели и смотрел на меня. Я ничего не сказала, просто легла рядом с ним. И тут поняла, что он голый.
– Я люблю тебя, Кристин, – сказал он и начал целовать меня в шею, в щеку, в губы.
У него было горячее дыхание, слегка отдававшее чесноком. Я не хотела, чтобы он меня целовал, но не оттолкнула его. Я сама виновата, думала я. Напялила это дурацкое платье, накрасилась, надушилась, почти заставила поцеловать себя, когда мы выходили из дома.
Я повернулась к нему и, подавив нежелание, поцеловала его. Я пыталась представить нас молодыми, в доме, который мы купили вместе, представить, как мы снимаем друг с друга одежду, поднимаясь в спальню, оставив несъеденный ужин на столе. Я говорила себе: конечно, я любила его – иначе зачем бы я вышла за него замуж? – и значит, должна любить до сих пор. Я говорила себе, что это очень важно, что таким образом я выражаю свою любовь и благодарность, поэтому, когда его рука легла на мою грудь, я не убрала ее, а сказала себе, что это естественно, что так и надо. Я не отстранилась и тогда, когда он просунул руку мне между ног и стал ласкать меня там. И только позже, намного позже, когда я начала слабо постанывать, я поняла, что причиной тому были не его ласки. Я испытала не наслаждение, а ужас от того, что мне привиделось, когда я закрыла глаза.
Я в номере отеля. В том же номере, который я вспоминала сегодня днем. Вижу свечи, шампанское, цветы. Слышу стук в дверь, вижу, как ставлю на стол бокал, из которого пила, и встаю, чтобы открыть дверь. Я чувствую радостное возбуждение, предвкушение, кажется, сам воздух наполнен обещанием. Обещанием секса и примирения. Вот я поднимаю руку и берусь за ручку двери, холодную, тяжелую. Делаю глубокий вдох. Теперь все встанет на свои места.
Дальше – темнота. Провал в памяти. Дверь резко распахивается на меня, но я не вижу того, кто за ней. Лежа в кровати, с мужем, я вдруг ощутила необъяснимую, дикую панику.