"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

— Ты что-то забыл? — спросила Александра по домофону.

— Мне надо с тобой поговорить.

Она открыла и вышла ко мне. Я остался в машине, только опустил боковое стекло.

— Хочу тебя свозить в одно место.

— Что мне сказать Кевину? — только и ответила она.

— Ничего не говори. Или скажи, что хочешь.

Она заперла дом и села на переднее сиденье.

— Куда мы едем? — спросила она.

— Увидишь.

Я выехал на шоссе и повернул на Майами. Смеркалось. Вокруг сияли огнями прибрежные дома. По радио передавали популярные песни. Я почувствовал запах ее духов в салоне машины. Словно десять лет назад, когда мы с ней мотались по всей стране с ее первыми записями и уговаривали разные радиостанции пустить их в эфир. А потом, словно сама судьба играла с нашими сердцами, радио в машине заиграло первую песню Александры, имевшую успех. Я увидел, что по ее щекам текут слезы.

— Помнишь, как мы первый раз услышали эту песню по радио? — спросила она.

— Да.

— Это все ты, Маркус, все благодаря тебе. Это ты заставил меня бороться за мечту.

— Все благодаря тебе самой. И никому больше.

— Ты же знаешь, что это неправда.

Она плакала. Я не знал, что делать. Положил руку ей на колено. Она схватила ее и крепко сжала.

До Коконат-Гроув мы добрались молча. Я свернул на жилые улицы, она не сказала ни слова. Наконец мы оказались перед дядиным домом. Я остановился на обочине и выключил мотор.

— Мы где? — спросила Александра.

— В этом доме закончилась история Гольдманов-из-Балтимора.

— Кто здесь жил, Маркус?

— Дядя Сол. Здесь он прожил последние пять лет жизни.

— Когда… когда он умер?

— В прошлом ноябре. Скоро будет четыре месяца.

— Господи, Маркус. Почему ты мне раньше не сказал?

— Не хотелось об этом говорить.

Мы вышли из машины и уселись перед домом. Мне было хорошо.

— А что твой дядя делал во Флориде? — спросила Александра.

— Он сбежал из Балтимора.

На тихую улицу опустилась ночь. Темнота располагала к откровенности. Я не видел глаз Александры, но знал, что она на меня смотрит.

— Мне уже восемь лет тебя не хватает, Маркус.

— Мне тебя тоже…

— Мне просто хотелось счастья.

— Ты несчастлива с Кевином?

— Мне хотелось быть с ним такой же счастливой, как с тобой.

— А мы с тобой…

— Нет, Маркус. Ты мне причинил слишком много боли. Ты меня бросил…

— Я ушел, потому что ты сказала мне не все, что знала, Александра…

Она согнутой рукой вытерла глаза.

— Хватит, Маркус. Прекрати вести себя так, словно все случилось по моей вине. Что бы изменилось, если бы я тебе сказала? Думаешь, они бы сейчас были живы? Ты поймешь когда-нибудь, что не смог бы спасти своих кузенов?

Она разрыдалась:

— Мы должны были прожить жизнь вместе, Маркус.

— Теперь у тебя есть Кевин.

Она почувствовала в моем тоне осуждение.

— А что мне, по-твоему, было делать, Маркус? Ждать тебя всю жизнь? Я ждала, долго ждала. Я так тебя ждала! Я ждала тебя годы. Годы, слышишь? Сначала заменила тебя собакой. Как ты думаешь, почему я завела Дюка? Я заполнила им свое одиночество, надеялась, что ты появишься снова. После твоего ухода я каждый день на протяжении трех лет надеялась опять увидеть тебя. Говорила себе, что у тебя шок, что тебе нужно время…

— Я тоже все эти годы все время думал о тебе, — отозвался я.

— Не пудри мне мозги, Марки! Если бы тебе так хотелось меня увидеть, ты бы это сделал. А ты предпочел снять эту дешевую актрисульку.

— Это было через три года после того, как мы расстались! — воскликнул я. — И вообще это не считается.

Моя связь с Лидией Глур началась с недоразумения. Дело было осенью 2007 года, в Нью-Йорке. Право на экранизацию моего первого романа, «Г как Гольдштейн», купила студия «Парамаунт»; съемки должны были начаться следующим летом в Уилмингтоне, в Северной Каролине. Однажды вечером меня пригласили на Бродвей, на постановку «Кошки на раскаленной крыше», имевшую бешеный успех. В роли Мэгги — Лидия Глур, молодая, страшно популярная в то время киноактриса; режиссеры рвали ее на части. Лидия Глур в роли Мэгги явно была сенсацией года. Спектакль шел с аншлагом. Критики в один голос пели ей дифирамбы, весь Нью-Йорк жаждал ее видеть. Я же, посмотрев пьесу, решил, что Лидия Глур играет из рук вон плохо: хороша она была первые минут двадцать. Отлично изображала южный акцент. Проблема была в том, что постепенно он у нее сходил на нет и под конец спектакля явственно отдавал немецким.

На том бы эта история и кончилась, если бы случаю не было угодно назавтра свести нас с ней в кафе на первом этаже моего дома, куда я каждый день ходил. Я сидел за столиком, читал газету и спокойно пил кофе. Заметил я ее, только когда она сама ко мне подошла.

— Привет, Маркус.

Мы ни разу с ней не встречались, и я удивился, что она знает, как меня зовут.

— Привет, Лидия. Очень приятно.

— Можно сесть? — спросила она, указывая на пустой стул.

— Конечно.

Она села. Казалось, она смущается. Начала крутить свою чашку кофе.

— Кажется, ты был на вчерашнем спектакле…

— Да, это было великолепно.

— Маркус, я хотела… Я хотела сказать тебе спасибо.

— Спасибо? За что?

— За то, что ты согласился, чтобы я играла в фильме. Так классно, что ты согласен. Я… мне страшно понравилась книга, но у меня никак не получалось это тебе сказать.

— Погоди, погоди, ты про какой фильм говоришь?

— Ну, про «Г как Гольдштейн».

Так выяснилось, что она будет играть роль Алисии (то есть Александры). Я ничего не мог понять. Кастинг прошел, я одобрил каждого актера. Алисию играла не она. Нет, это невозможно.

— Это какое-то недоразумение, — довольно невежливо сказал я. — Да, съемки назначены, но смею тебя уверить, в кастинге тебя нет. Ты, наверно, перепутала.

— Перепутала? Нет-нет, я подписала контракт. Я думала, ты знаешь… то есть я думала, ты согласен.

— Нет. Говорю тебе, это какое-то недоразумение. Я в самом деле одобрил кастинг, и роль Алисии играешь не ты.

Она твердила, что уверена в своих словах. Что не далее как сегодня утром говорила со своим агентом. Что дважды прочитала мою книгу, чтобы проникнуться атмосферой. Что книга ей очень понравилась. При этом она по-прежнему нервно крутила свою чашку и в конце концов опрокинула ее; кофе разлился по столу и потек на меня. Она в страшной панике, рассыпаясь в извинениях, бросилась вытирать мою рубашку бумажными салфетками и даже своим шелковым шарфом; а мне это все до того осточертело, что у меня вырвалась фраза, о которой я почти сразу пожалел:

— Послушай, ты не можешь играть Алисию. Во-первых, ты на нее совершенно не похожа. Во-вторых, я видел тебя в «Кошке на раскаленной крыше», и ты меня не убедила.

— То есть как «не убедила»? — задохнулась она.

Не знаю, что на меня нашло, но я сказал:

— По-моему, твоих талантов не хватит, чтобы сыграть в этом фильме. Разговор окончен. Я тебя не хочу. Вообще не хочу тебя больше видеть.

Конечно, с моей стороны это была бестактность, и произнес я эти слова просто со злости. Результат не заставил себя ждать: Лидия разрыдалась. Популярная актриса плакала за моим столиком в кафе. До меня доносились перешептывания посетителей, кто-то стал нас фотографировать. Я кинулся ее утешать, извиняться, сказал, что брякнул, не подумав, — все напрасно. Она молча плакала, и я не знал, что делать. В конце концов я просто сбежал и помчался домой.

Я понимал, что вляпался по уши; ждать последствий пришлось недолго: несколько часов спустя меня вызвал к себе Рой, весьма влиятельная фигура в мире кино, продюсер экранизации «Г как Гольдштейн»; на той неделе он как раз приехал в Нью-Йорк. Он принял меня в своем офисе под крышей небоскреба на Лексингтон-авеню — багровый, потный, чуть не лопающийся в слишком тесной рубашке.

— Все вы, писатели, сборище невротиков и дебилов! — заорал он на меня. — Актриса, любимица всей страны, рыдает из-за вас на террасе кафе! Да что вы за зверь такой, Гольдман? Псих конченый? Маньяк?