"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33
Шрифт:
— Бог мой.
— Я схватил Ханнеса, и Гюнтер влепил ему пару затрещин. Он был не в себе. Я обнял Ханнеса так крепко, как только мог. И заплакал. Я плакал долго. Плакал о Ханнесе, который все кричал, кричал, выкатывая глаза. Плакал о том, что видел. Или не видел: обнимая Ханнеса, удерживая его на краю пропасти, я закрыл глаза, крепко зажмурил их. Но то немногое, что я успел разглядеть, запечатлелось у меня в голове на редкость отчетливо. Не знаю, сколько времени мы стояли так. Потом я отпустил Ханнеса. Мы уложили его под каштаном, прикрыли от дождя накидкой, и…
Голос изменил ему.
— Полотнище палатки разрезали чем-то острым. Каким-то клинком.
— Топором?
— У Эви обе ноги были отрублены по колено.
Я почувствовал, как по пищеводу поднимается желчь.
— Правая рука была сломана: видимо, Эви пыталась защищаться. И не хватало головы.
Я поневоле вскочил и бросился в туалет. Меня вырвало, но лучше не стало.
Вернер встретил меня с дымящейся чашкой ромашкового чая в правой руке. Я с благодарностью выпил. Закурил. Хотелось избавиться от ужасного привкуса.
— Рассказывай дальше, Вернер.
— Точно рассказывать?
— Вы ее нашли? Голову Эви.
— Нет, ее не нашли ни мы, ни карабинеры. Скажу больше: карабинеры нашли гораздо менее того, что мы четверо увидели. Многое смыло дождем, а еще, — тут он понизил голос, будто извиняясь, — знаешь, звери…
— А Маркус?
— С ним то же самое. Только он лежал чуть ближе к спуску. Убегая, он упал и расшиб голову. Глубокие раны на ноге, на плече, но убило его падение.
— Бог мой…
— В тот день, двадцать восьмого апреля, Бог смотрел в другую сторону.
— Что вы предприняли?
— Весь этот ужас заставил нас позабыть о времени, а гроза налетела с еще большей силой. В семь часов вечера.
— Через четыре часа? Вы пробыли там четыре часа?
— Он заползал внутрь, Джереми, — прошептал Вернер. — Этот ужас заползал внутрь и не желал выходить. Не хочу себя выставить слабаком, но то, что мы видели, пропиталось таким противоестественным злом, да, именно злом, что свет разума покинул нас. Знаешь ли ты, что я часто размышлял над этим в последующие годы? Думаю, Макс, Гюнтер, Ханнес и я — все мы в тот день оставили на Блеттербахе частицу своей души. В тот день и в последовавшую за ним ночь.
Я едва не задохнулся.
— Ты хочешь сказать, что вы остались там на ночь?
— Выступ скалы служил отличным укрытием, порода вокруг размывалась, оплывала, как горячий воск, но поляна держалась. Молнии сверкали одна за другой, чудо, что никого из нас не испепелило. Нам ничего другого не оставалось.
— Но трупы…
— Мы их накрыли нашими непромокаемыми накидками. Придавили ткань тяжелыми камнями и постарались собрать вещи бедных ребят, чтобы их не унесло ветром и не смыло дождем. Мы знали, что находимся на месте преступления, и отдавали себе отчет в том, что чем больше предметов мы сохраним, тем больше шансов, что карабинеры поймают тех, кто совершил столь чудовищное злодеяние. Но истинная причина, по которой мы остались там, самая простая. Если бы мы двинулись с места, мы бы погибли. В горах свои законы: нравится тебе или нет, но это так. — Вернер направил на меня указательный палец. — В некоторых обстоятельствах, обстоятельствах исключительных, а те обстоятельства были более чем исключительными, важно одно…
—
Выжить.Вернер потер висок.
— Мы провели там всю ночь, тесно прижавшись друг к другу. Ханнес молился и выл, Гюнтер бранился, а я пытался утихомирить того и другого. Поутру, едва чуть-чуть развиднелось, мы отправились в путь. Ханнес не мог держаться на ногах, даже если бы сам Господь ему повелел, моя лодыжка совсем разболелась, так что Макс и Гюнтер по очереди его волокли. Но и Гюнтер был не совсем в порядке. Помнишь, ему камнем пробило каску?
Он не закончил.
Этого и не требовалось.
— Мы добрались до грузовичка. Посадили Ханнеса в кабину, вернулись в деревню. Я принял душ и проспал десять часов подряд. Когда я проснулся, Герта ни о чем меня не спросила. Приготовила мое любимое блюдо, и я его сожрал. Только тогда я осознал, через что мы прошли, и расплакался так, как не плакал даже на похоронах родителей.
— Вы не вызвали полицию?
— В Зибенхохе не работал телефон, не было электричества. Коротковолновый радиопередатчик? Не мог одолеть помехи. Подразделениям Гражданской обороны потребовалось два дня, чтобы пробиться к нам на скреперах. Никто не имел ни малейшего понятия о том, что случилось на Блеттербахе. Все знали, что в Зибенхохе живут люди, привычные к чрезвычайным ситуациям, поэтому помощь сначала направили в селения, расположенные ниже, более многолюдные и менее приспособленные к трудностям, нежели мы. Карабинеры прибыли четвертого мая, когда буря утихла. Проводилось следствие, но убийцу так и не нашли. В конце концов и карабинеры, и Министерство внутренних дел пришли к выводу, что ребятам просто не повезло: они столкнулись в неудачный момент не с тем человеком.
— И это все? — в растерянности спросил я.
Вернер развел руками.
— Это все. Надеюсь, ублюдок погиб где-нибудь на Блеттербахе. Надеюсь, после того как он зарубил бедных ребят, горы поглотили его, и каждый раз, когда поток выходит из берегов, надеюсь, он выносит на поверхность кусок сукина сына. Но это всего лишь надежда.
— В самом Зибенхохе не проводилось следствие?
— Что ты имеешь в виду? — спросил Вернер, зажигая спичку и поднося ее к кончику сигареты.
— Убить их мог кто-то из деревни. Мне это кажется очевидным.
— У тебя разыгралось воображение.
— Почему?
— Ты забываешь, что такое Зибенхох. Зибенхох — маленькая община. Думаешь, никому не пришло в голову то, что ты сейчас сказал? Это было первое, о чем мы подумали. Но если бы кто-то последовал за ребятами на Блеттербах, мы бы об этом узнали. Уж ты мне поверь. Потому что здесь все обо всех всё знают. Каждую минуту. Кроме того, дойти в такую грозу до поляны, спуститься вниз к Блеттербаху, убить и вернуться назад, причем так, чтобы никто ничего не заподозрил… нет, это невозможно.
— Однако…
Вернер остановил меня:
— Ты обещал.
Я заморгал.
— История бойни вся здесь. Она окончена. Не позволяй пожрать себя, Джереми. Не дай этой истории пожрать тебя, как она пожрала других.
— Кого — других? Например, Ханнеса?
— Например, меня, Джереми.
Мы долго молчали.
— Каждый из нас пережил это на свой лад. Вся деревня была взбудоражена, хотя некоторые…
— Некоторые — меньше прочих, — прошептал я, вспомнив комментарии по поводу гибели Эви и Курта, которые Вернер мне передал и которые после неприятности, приключившейся с Аннелизе в лавочке Алоиза, мне показались более правдоподобными, чем тогда, когда я впервые услышал их.