"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33
Шрифт:
— Krampus, — ответил я. — Сражение, достойное быть воспетым. Их было по меньшей мере тридцать. Или даже сорок. Нет, сотня; конечно, целая сотня.
— Папа?
— Да, золотце.
— Не паясничай.
— Кто тебя научил так говорить с отцом?
— Что случилось? — спросил на этот раз Вернер, так сощурив глаза, что они превратились в щелочки.
— Я поскользнулся. Какой-то толстяк отпрыгнул от черта, задел меня, и я рухнул в снег. Ну а поскольку я валялся на дороге, Krampus разрисовал мне лицо.
Я не убедил Аннелизе и уж точно не убедил Вернера, но пока этого хватило.
Я нагнулся к Кларе, и мы вместе стали смотреть, что ей подарил
Этим вечером мы с трудом уложили Клару спать. В такие моменты родитель всегда надеется отыскать кнопку «Выкл.» где-нибудь на голове своего отпрыска. Krampus, Сан-Николо, который «поднял палку, всю из золота, и сказал: „Изыдите вон, Krampus! Оставьте в покое хороших детей!“ — а черти давай топать ногами и визжать. Слышал бы ты, папа, как они визжали! И тут Сан-Николо замахнулся, будто хотел их побить, но это понарошку, да? И они все встали на колени, а потом пришли детки с крылышками, и…» Короче, впечатлений хватило бы на всю ночь, которую Клара провела бы без сна, и мы вместе с ней.
В половине двенадцатого она начала зевать, в полночь наконец сдалась, и я моментально оказался на кухне, перекусить на сон грядущий хорошо засоленным шпиком, запивая его ледяным пивом.
Нос у меня болел.
— Ты не хочешь рассказать мне, что случилось?
— Их были миллионы, Аннелизе.
— Перестань.
С куском шпика во рту я промычал:
— Снова тот же тип, Томас Пирчер.
— Он мог сломать тебе нос.
— Ничего страшного не случилось. Он меня толкнул, только и всего.
Аннелизе дотронулась до моей щеки, которую порядком ободрали стебли сорго.
— А это что?
— Следы ногтей.
— Вы что, царапались, как две дамочки, да?
— Смотри-ка, у меня весь лак сошел.
— Дурачок. Что ты думаешь делать?
Я сплющил банку и выбросил ее в специальную корзину: мусор у нас сортировался.
— Ничего особенного. Закончу мастерить подарок для Клары, куплю елку…
— Пластиковую.
Я закатил глаза, поскольку терпеть не мог пластиковых елок, но понимал, что в плане экологической грамотности меня можно считать сущим динозавром.
— …made in China [88] , украшу ее самым несусветным образом, и мы прекрасно проведем Рождество.
— Ты уверен?
— Я люблю тебя, Аннелизе, ты это знаешь, правда?
— Я тоже тебя люблю. И готова спорить, что сейчас прозвучит «но».
— Но ненавижу этот менторский тон. Уж таковы мужчины. Мы не вступаем в диалог, мы пускаем в ход кулаки. Это наш способ разрешать конфликты.
Аннелизе скрестила руки на груди.
— Я не это имела в виду.
88
Сделано в Китае (англ.).
— Через несколько месяцев Майк закончит фильм. Мы устроим премьеру здесь, в Ортизеи или в Больцано. УД сказал…
— Кто?
— УД, Ушлое Дерьмо. Главный по маркетингу в Сети. Он сказал, что это отличная идея.
В своем электронном письме он два раза написал «потрясающе» и четыре раза «эпически».— Думаешь, люди поймут?
— Поймут, — убежденно проговорил я, хотя не был так уж в этом уверен.
Может быть, они даже не станут смотреть этот проклятый документальный фильм. И если уж начистоту, я сомневался, что сам хочу его посмотреть. От одной мысли меня тошнило.
И чтобы изгнать тошноту, я снова стал думать о Блеттербахе.
Десять букв и саночки
Я переждал пару дней. За это время распухший нос несколько пришел в норму. Потом, собравшись с духом, быстро найдя все, что нужно, в Интернете, я под предлогом покупки елочных игрушек отправился в суд Больцано.
Квадратное здание в чисто фашистском стиле возвышалось над площадью, которая без всякой фантазии была названа Судебной. Под взглядом Муссолини, который был изображен на барельефе циклопических пропорций, с рукой, воздетой в римском приветствии (надпись гласила: «Верить! Повиноваться! Бороться!»), я погрузился в хитросплетения итальянской юридической системы.
Персонал был сама любезность. Я назвал себя, объяснил, что мне нужно, и меня направили на третий этаж, где я дожидался, пока принимающий граждан сотрудник уделит мне несколько минут. Наконец он вышел, извинился за то, что мне пришлось ждать, укорил за то, что я предварительно не договорился о встрече по телефону, и энергично пожал мне руку.
Его звали Андреа Зеллер. Моложавый, немного сутулый, с тонкой костью и в темном галстуке. Но я знал — прочел в оцифрованных архивах местной хроники, пока дожидался его прихода, — что под наружностью чуть ли не угодливого бюрократа скрывается настоящая акула правосудия.
Зеллер, должно быть, тоже навел кое-какие справки, пока я ждал его, потому что мне не пришлось объяснять ему, кто я такой. Однако, в отличие от обитателей Зибенхоха, он не проявлял никакой враждебности. Наоборот, когда я сообщил, что задумал новый проект и мне нужна его помощь, он ответил, что будет счастлив оказать всяческое содействие.
Он провел меня в бар неподалеку, занял уединенный столик и, когда нам принесли кофе, потер руки, поправил очки и спросил:
— Так что я могу сделать для вас, господин Сэлинджер?
— Как я уже говорил, я работаю над документальным фильмом об убийстве, произошедшем в Альто-Адидже в восемьдесят пятом году. Я пытаюсь связаться с сотрудником прокуратуры и капитаном карабинеров, которые проводили следствие. Думаю, оба уже на пенсии. Капитана карабинеров звали Альфьери, Флавио Массимо Альфьери, имена под стать императору, — пошутил я, но лицо судейского осталось непроницаемым, — а судебного следователя звали Марко Каттанео. Возможно, вы…
— Доктора [89] Каттанео я помню хорошо. К сожалению, он скончался лет десять назад. Что касается капитана Альфьери, о нем я ничего не знаю. Могу дать телефон главного штаба провинции. Может быть, им что-нибудь известно. Но не слишком на них рассчитывайте, они ревностно оберегают частную жизнь своих сотрудников. О каком убийстве идет речь? В этих краях восемьдесят пятый был не из лучших годов.
89
Доктор — принятое в Италии обращение к человеку с высшим образованием.