Союз нерушимый

– Всё нормально будет. Я же и так бронированный.

– Бронированный-не бронированный, а в туннеле всякое может быть. Газы, электричество, растяжки. Да и стрелять будут в упор, - я слушал ворчание завхоза и вспоминал того, кто недавно стал убийцей депутата.

Как его фамилия? Забыл уже, чёрт. Наверное, он был таким же. Прежнее поколение, родившееся во время войны и не заставшее мирного времени, вовсю хлебнуло лиха, но это сделало их не злыми, а наоборот. Те немногие окопники, кто уцелел в пекле Величайшей Отечественной Войны, были добрыми. Очень добрыми. Ценили жизнь - каждый момент - и любили её беззаветно, какой бы она ни была.

– Чего ты?
– Фёдорыч вырвал меня из размышлений.
– Лицо у тебя какое-то...

– А...

– опомнился я.
– Прости. Задумался.

– Оружие какое?

– "Кувалда" и "Стечкин".

Завхоз на пару минут скрылся в бесконечных рядах огромных шкафов и, вернувшись, со стуком положил передо мной огромный двуствольный автоматический дробовик и массивный воронёный пистолет с длинным магазином. Оружие выглядело так, словно его слепили из стальных параллелепипедов - много острых углов, грубый необработанный металл и почти нулевая эргономика, но зато феноменальная надёжность и умопомрачительные ТТХ. Да и производить их можно было в огромных масштабах и буквально на коленке: как раз то, что нужно для большой войны. Есть некоторая ирония в том, что советская конструкторская школа смогла нормально развернуться только в таких условиях.

Коробки с патронами Фёдорыч вытащил из бездонных карманов старых камуфляжных штанов, но те, несмотря на уменьшение веса, всё равно отвисали едва ли не до щиколоток.

– Спасибо!
– улыбнулся я завхозу и, собрав в охапку снаряжение, потопал к ближайшей лавочке - деревянной, отполированной десятками задниц.

Спустя ещё час я, облачённый в броню, вооружённый до зубов и посвящённый в план штурма, шёл по высокому тёмному туннелю в молчаливой компании "Альфовцев". Сегодня дежурили уже знакомые мне по предыдущим операциям ребята. Все они - и так, как на подбор здоровенные - из-за тяжёлой брони выглядели натуральными Гаргантюа. Фёдорыч таки впихнул им всем "четвёрочку". Спорное решение: чёрт его знает, что там эти сектанты у себя в подземельях понастроили и понарыли, а если застрять в узком лазе или быть погребённым под завалом - никакая сталь не поможет. Впрочем, от огня в упор она защитит - это точно.

В сырой полутьме горели огоньки сигарет. Обычно весёлые и дружелюбные здоровяки сейчас, как и перед любой операцией, были мрачны и собраны. Хохмить пытался только самый молодой - тот, что отловил меня в раздевалке, но его никто не слушал. Остальной народ подобрался тёртый и, потому, немногословный. Гул прогреваемых двигателей вертолёта слышался издалека, но когда мы подошли поближе, тут же стих и вернулся к своему обыкновенному негромкому жужжанию.

Чёрный "Ми-2028" перемигивался габаритными огнями и медленно вращал лопастями. Загрузились, не торопясь и не толкаясь, но споро и без задержек. Привычно так. Буднично. Я почувствовал отголоски боевого азарта.

Дурацкое чувство. Волнение усиливается, и ощущение это тягучее и туманящее разум. Но растёт и ширится оно лишь до тех пор, пока не прозвучит первый выстрел: тогда ожидание закончится - и настанет пора делать свою работу. Причём делать лучше, чем плохие парни с пушками по другую сторону баррикад.

Внутри вертолёта горело лишь аварийное красное освещение, в котором ничего нельзя было рассмотреть. Шелест и жужжание сменились свистом винта, набиравшего обороты. Я пристегнулся и откинулся на спинку кресла, рядом со мной тем же самым занимались бойцы - щёлкали пряжки, затягивались с шуршанием ремни, поскрипывало снаряжение, лязгало оружие.

– Готовы, - отрапортовал командир, безликий из-за шлема с затемнённым забралом. Вертолёт плавно поднялся вверх, и у меня в ушах застучали барабаны битвы. Не хватало музыки: в прошлой жизни такую обычно вставляли в фильмах, когда компания крутых ребят собиралась на задание. Что-то небыстрое, но ритмичное и очень тяжёлое, чтобы хотелось замедлить время: все замедленные моменты под тяжёлую музыку выглядят круто.

Я заговаривал сам себя до тех пор, пока не понял, что полёт уже почти закончился - в микроскопическом иллюминаторе проплыла ярко освещённая Останкинская башня, на вершине которой развевалось алое полотнище с серпом и молотом.

Голос пилота, прозвучавший в голове, лишь подтвердил эту догадку:

"Две минуты".

Спецы подобрались в предвкушении высадки.

– Надеюсь, никому не надо напоминать, чтобы доступ к Сети в мозгах отключили?
– спросил я.

Никому. Чёрные фигуры молчали в ожидании команды на выход - как статуи. Статуи, готовые в любой момент ожить и сеять смерть.

– Пошли!
– захрипел динамик на потолке. Аварийные лампы загорелись ярче и завращались, словно разбрызгивая по бортам и полу кляксы красной краски. Я вытянул длинный трос, прицепил карабин к поясу и собрался высаживаться - последним. Открылись люки, и спецназовцы с неправдоподобной для их комплекции быстротой начали выскакивать прочь. Я последовал за ними. Москва переливалась яркими огнями, но под нами расстилалось многокилометровое пятно абсолютной темноты, словно мы прыгнули в чёрную дыру.

Впечатление усиливалось из-за того, что это пятно окружала то и дело пускающая голубоватые разряды изгородь - как на набережной Москвы-реки. Лишь оказавшись на раскисшей из-за дождей земле и включив тепловизор, я увидел вокруг себя корявые силуэты деревьев. Вдали белело круглое строение с большими окнами, очевидно, старый вестибюль метро "Ботанический сад".

Спецы сразу же выстроились в боевой порядок и направились вдаль от станции - туда, где в земле зиял огромный провал, ведущий во тьму. Счётчик Гейгера возле него громко затрещал, что было неудивительно: тут куча металла, впитывавшего в своё время радиацию, как губка. Вокруг нас что-то шуршало палой листвой - скорее всего, ветер, но один раз в поле зрения промелькнула и пропала какая-то серая неясная тень, заставившая меня крепко вцепиться в дробовик.

В кровь поступало всё больше адреналина, а барабаны войны в голове звучали громче и ускоряли ритм. Мы спустились на дно старого туннеля метро, и бодро, но соблюдая осторожность и внимательно глядя по сторонам, двинулись вперёд. Спецы сперва старались не шуметь, но это было бесполезно: туннельное эхо усиливало каждый шорох.

Как же тут воняло! Мертвечина, гнилая вода, плесень и непередаваемый аромат отсыревающей штукатурки. С потолка капало, под ногами хлюпало, и чавкал мох. Туннель шёл под уклон, и туда, в темноту, тёк небольшой ручеёк. Отовсюду торчали куски арматуры, по земле змеились толстые кабели, ранее висевшие на стенах. Кое-где встречались небольшие обвалы, но в целом ничего особо ужасного. Один раз на путях встретились остатки баррикады, за ней обнаружился небольшой столик, пара стульев и железная бочка, изнутри покрытая сажей.

– Рации у всех включены?
– спросил командир, и я, устыдившись, незаметно вставил в ухо гарнитуру.

Мы спускались всё дальше и дальше, как казалось, в самый ад.

– И чего их раньше не выкурили?
– пробубнил рядом со мной тот самый молодой спец.

– Анекдот про неуловимого Джо слышал?
– усмехнулся я.

– Ага. Вот только не пойму, у них правда там...
– он сделал паузу и страшным шёпотом произнёс, - ...троцкизм?

Я громко фыркнул, и командиру, повернувшемуся ко мне, не потребовалось поднимать забрало, чтобы я понял, как именно он на меня посмотрел.

– Нет у них троцкизма. Зато есть толпа идиотов. Инвалиды и ветераны войны собрались в одном месте и ударились в религию. Причём ударились, похоже, головой, потому как они против любой электроники и, ходят слухи, что ещё и поголовно без причинных мест.

– Да ну!
– не поверил боец.
– Серьёзно, что ли?

– Совершенно, - кивнул я.
– Правило такое. Искупление или что-то вроде. У них же от религии мозги набекрень. Вот и живут.

– Ого!
– удивился сапёр - могучий мужик, шедший рядом со мной с полным рюкзаком взрывчатки.
– Что же они там жрут?