Спасти огонь

Я снова пришла к нему в день посещений. На этот раз нервничала сильнее, чем обычно. После секса отношения обрели иной вес. Для некоторых моих подруг интим ничего не значил. «Сиськи-письки, только и всего», — как-то сказала мне одна. Но не для меня. После близости я не могла просто встать, отряхнуться и обо всем забыть. Мне было непонятно, как мужчина и женщина могут достичь пика единения, слиться в одно, а потом распрощаться: «Ничего так было. До скорого!» Возможно, мои заморочки шли от католической школы, где монахини внушили мне, что секс — это путь к греху. Но мои одноклассницы никогда не отказывали себе в удовольствии one night stand^[21]. «Очень прикольно, — рассказывали они мне, — наслаждаешься, и всё. Без обязательств, без всяких глупостей, ни к кому не привязываешься». Может, они и были правы, но мне установленные внутри консервативные фильтры мешали пускаться в авантюры на одну ночь. Хотя немалую роль играл и страх, что попадется тип с дурным запахом изо рта, прыщами на заду или генитальным герпесом.

Едва оказавшись рядом, Хосе Куаутемок обнял меня. Долгое, успокоительное объятие: он словно догадался, что мне сейчас больше всего нужно. Я прижалась к его широченной груди. Как будто нырнула в пещеру укрыться от себя самой. Я ведь боялась, что он заговорит со мной сухо или вообще не станет разговаривать. Никогда не знаешь, как повернутся отношения после секса.

Мы сели за всегдашний столик. «Ты как?» — спросила я. «Хорошо — насколько это возможно без тебя. А ты?» Я подумала, не рассказать ли, что случилось у нас с Клаудио. Я желала, чтобы Хосе Куаутемок знал про меня все, но вдруг это потом обернется против меня? Такое бывает Открываешь кому-то душу и не знаешь, как он на это отреагирует. «Тоже хорошо — насколько это возможно без тебя». Хосе Куаутемок погладил меня по руке. «Почему ты здесь?» — спросил он. Я посмотрела ему в глаза: «Почему ты спрашиваешь?» — «Ты могла бы быть, с кем захочешь». — «Я и так с тем, с кем хочу». Он сжал мою руку, притянул меня к себе и поцеловал. Потом отодвинулся и заглянул мне в глаза: «Ты ведь знаешь, что будешь последней женщиной в моей жизни, правда?»

Я одновременно испугалась и растрогалась. Да, отношения определенно стали гораздо серьезнее. Последняя женщина. У меня даже голова закружилась. И, наверное, я побледнела, потому что он взял меня под локоть: «Ты хорошо себя чувствуешь?» Нет, не хорошо. Минотавр в конце лабиринта. Я кружила и кружила, пока не столкнулась с тяжело дышащим зверем, готовым меня сожрать. Этот зверь — уверенность, что возврата нет. На меня навалилась глубокая печаль. Сомнений не осталось: Хосе Куаутемок должен стать последним мужчиной в моей жизни.

Кто контролирует кухню, тот контролирует всю тюрьму. Кухня — брильянт короны. Красная дорожка, по которой внутрь свободно поступают наркотики, телефоны, наличные деньги, презервативы, ноутбуки, айпады, пиратские CD- и DVD-диски, виагра, огнестрельное оружие, холодное оружие и прочая хренотень. Кристалл можно прятать в коробках стирального порошка, клей — в упаковках молока, банкноты — в пачках салфеток. На дне плошки с супом зэк может обнаружить ампулу с героином. Под салатом — пакетик травы. В портулаке на гарнир — пару грамм «небесной перхотки».

Тюремные кухни — всегда предмет бешеной борьбы. Туда попадают десятки нелегальных товаров, и там крутятся очень большие деньги. Фирмы, занимающиеся готовкой, берут по двадцать пять песо за завтрак на одно заключенное лицо, сорок — за обед и тридцать — за ужин. Продукты обычно отвратительного качества, часто просроченные или вовсе полутухлые. Чистая прибыль с каждой порции — около семидесяти процентов. А если это помножить на двенадцать тысяч человек, то ежедневный доход от кухни попадает в топ-10 среди нечистых околотюремных дел, и, естественно, начальство желает получить свою долю.

По закону, на обеспечение исправительного учреждения питанием объявляется тендер. В теории разные фирмы представляют предложения, и начальство выбирает наиболее рациональное из них. Но это сказочка, в которую не поверит даже сказочный дурак. Фирму отбирают не по конкурсу, а по размерам откатов. Сразу в нескольких крупных колониях и тюрьмах страны недавно объявили тендеры, и «Те Самые» уже были вот на столечко от того, чтобы ударить по рукам с политическими небожителями и оттяпать эти тендеры себе, в рамках сделки более — прямо-таки куда более — крупных масштабов.

Текила так и не смог выяснить, за что блондина хотят убить. Странно было, что приказ отдал Короткорукий, который отошел от дел давнее, чем хозяйство папы римского. Текила вызвал Хосе Куаутемока к себе. Тот, мягко говоря, удивился. Зачем он мог понадобиться Текиле? Либо хочет что-то выведать, либо о чем-то попросить, либо отправить на новое место жительства — на два метра под землю. Капо такого уровня просто так не зовет. Пошел Хосе Куаутемок не сразу: решил проверить, насколько дело срочное. Вызов передали во второй раз: «Ты обурел? Босс ждать не любит». Ясно-понятно. Уже мчится. Зачем создавать себе проблему на пустом месте?

Во владениях Текилы его обыскали аж до пальцев ног. Ничего, чист как стеклышко. «Заходи, босс ждет», — пробасил один из телохранителей. Дон Хулио принял его любезно, пригласил присаживаться в кресло. Ну хоть начало хорошее. Если капо решил порубить тебя на мелкие кусочки, вряд ли он станет расшаркиваться. А этот даже выпить предложил, прямо-таки весельчак. Дон Хулио, вот неожиданность, угощал текилой «Дон Хулио». «Нет, спасибо. Не пью», — сказал Хосе Куаутемок. Хотя отказаться выпить с нарко — все равно что подписать себе смертный приговор, моментально приводимый в исполнение. «Заговоренный, что ли?» — осведомился Текила. Проще простого было бы сказать: «Да, дал обет Святой Деве Гваде-лупской двадцать лет не пить». Но нет, тут надо характером сыграть: «Да нет. Просто бухло не люблю». Божечки! Другой капо, более чувствительный, озверел бы, но Дон Хулио был не такой. Более непробиваемый, но и более гибкий. Нержавейка, одним словом. «Зря, зря. Текила-то выдержанная. Как родная идет».

После чего он честно сообщил Хосе Куаутемоку, что его собираются убить. «Кто — не знаю, но собираются точно. Вроде замутил Короткорукий, хотя тут бабка надвое сказала, заранее не проссышь». Хосе Куаутемок вообще не понял, о чем он. Что еще, бля, за Короткорукий? Текила продолжал: «Но ты не загоняйся, мужик. Я тебе забор-то подопру». Дон Хулио вызвал Гиену, Топаза, Тапца, Горшка, Стакана и Чанока^[22]. Явилось шестеро разношерстных типов — от накачанного Чанока до худосочного Тапца. У Стакана не хватало одного уха. «Я хочу, чтобы вы этого хмыря берегли пуще жопы собственной сестры. Усекли?»

«С чего мне такая честь, что сами „Тигры Севера"^[23] меня охранять будут?» — поинтересовался Хосе Куаутемок, когда удалая шестерка покинула помещение. «С того, что от тебя живого больше толку, чем от мертвого». — «Уже скоро, что ли, убивать придут?» Дон Хулио покачал головой: «Пока я на месте, не придут. Но сам понимаешь, в жизни ничего постоянного нету». В этом он был прав. И в этом было главное отличие тюремного общения: да, но как бы нет. Сегодня одно, завтра другое. Сегодня ты мне брат родной, а завтра я тебе яйца отрежу, сучий ты хвост. Хрупкий мир рушится от любых самых мелких терок. «У нас все ровно?» — уточнил Хосе Куаутемок напоследок. «Ровно», — подтвердил Текила.

Хосе Куаутемок отправился к себе в камеру. Краем глаза заметил, что два дьявола-хранителя и вправду издалека его секут. Капо не болтал языком. Он осмотрелся — не увидит ли какого-то типа, желающего на него наброситься. Куда уж тут. В проходах толпились десятки зэков. Нужно все время быть начеку, а главное — беречь Марину. Даже ценой собственной жизни.

Твоя библиотека — восемь тысяч томов — была необыкновенно разнообразной. Большинство книг ты густо исписал заметками. «Использовать цитату в статье о…» или «Важно!». В каждом абзаце ты подчеркивал заинтересовавшие тебя строки. «В человеческом существе до сих пор обитают орды обезьян» — выделил ты маркером у Джона Харриса, выдающегося натуралиста XIX века. Позже ты ввернул эту фразу в размышления о клановом чувстве при совершении убийства. «Человек — прежде всего природа, а не цивилизация. Если мы не смиримся с нашим животным началом, то потерпим крах как вид» — тоже из Харриса. Или из Ральфа Уолдо Эмерсона: «The end ofthe human race will be that it will eventually die ofcivilization». «Конец человечеству положит — когда-нибудь — цивилизация».