Спасти СССР. Манифестация II
Шрифт:
Вечер того же дня
Москва, Ленинградский вокзал
Остывая от математического жара, я медленно вышагивал по перрону. Часы, проведенные в ГВЦ, как будто оживили меня, вернули вкус к настоящему и будущему.
Мы перебегали на двенадцатый этаж, поделенный на кабинеты, решали задачи, не поддававшиеся симплексу, крошили мелки, яростно строча, спорили, доказывали, восхищались
Лебединский, между делом, даже легкий ужин организовал – математики, не садясь, хватали бутерброды, давились всухомятку, и снова атаковали мой алгоритм – то в лоб, то с флангов.
Уже давно стемнело, когда разгоряченный Канторович поднял бокал за экономическую науку.
«Давайте лучше выпьем за математическую!» - предложил Лебединский.
«Ан нет, - мотнул головой Леонид Витальевич, - нужно пить за ту науку, которая нуждается в том, чтобы за нее пили!»
Ночной поезд подъехал тихонечко, будто подкрался.
– Со второго пути отправляется «Красная стрела» Москва – Ленинград…
Подхватив сумку, я протянул билет сонной проводнице.
– Третье купе, одиннадцатое место…
В купе уже кто-то вселился, устраивая лежбище на верхней полке, а я сел поближе к окну. По перрону спешили пассажиры, голосили провожающие, а меня вдруг накрыло мрачное веселье.
Я никогда не забуду альковных минут, проведенных с Олей. И никогда не расскажу о ней Томе… Вообще, никому.
«Вот, Дюша, и твой шкаф наполняется скелетами…»
Заодно решается еще одна проблемка… А то я всё голову ломал, заехать мне в июле в Винницу к Томе, или не заехать?
«Или», - нахохлился я.
Увидимся в сентябре. В школе…
…Без пяти полночь состав вздрогнул, лязгая железными сочленениями, и тронулся. Покатил, размеренно отмечая стыки.
Лениво застелив диванчик, я разделся и лег, натягивая простыню. Закрыл глаза. Тоска кака-ая…
«Спокойной ночи, Дюш!» - махнула хвостиком лукавая мыслишка.
Вагон качался, поскрипывая. Звенели рельсы, изредка взвизгивали реборды… Сумма переживаний росла, путаясь с дремотными видениями…
Сон всё обнулил.
Вторник, 27 июня. День
Ленинград, Измайловский проспект
Мою вялость и сумрачную неразговорчивость мама приписала волнению перед матолимпиадой. «Ох, это же такая ответственность!»
Папа держался версии попроще: «Переживает, что найдут замену для Лондона, и полетит не он!»
А я и не спорил. Вот, тоже интересный психологический выверт… Как раньше-то переживал: выпустят – не выпустят…
А сейчас во мне оседало тупое спокойствие.
Выпустят? Ну, и ладно. Не выпустят? Так мне и надо…
Нет, я бы не сказал, что «влачил в печали дни свои». Вот еще… Чтобы уйти от мира скорбей и тревог, я вплотную занялся решением гипотезы Таниямы, а математическое мышление не допускает никаких отвлечений, ослабляющих логический напряг.
Вообще, для математика характерно доминирование логической схемы рассуждения, доведенное до предела. Этому помогает лаконизм - благородная скупость доказательств,
беспощадное отбрасывание всего, что не абсолютно необходимо для великолепной полноценности аргументации…Затрезвонил телефон, обрывая неспешный ход мысли.
– Алло?
– Здравствуй, Андрей.
Мое отражение в трюмо вытаращило глаза.
– З-здравствуйте, Жозефина Ивановна… А вы где?
– В Пулково. Надеюсь, ты проводишь меня к Тамаре? Хоть с внучкой познакомлюсь…
Стреножив эмоции, обговорив время и место, я положил трубку. Запыхтел, успокаиваясь, и пожал плечами. Ну, и с чего так волноваться? Может, как раз всё к лучшему образуется…
Шустро обувшись и подхватив модную куртку-ветровку – сам сшил из джинсы – я выскочил за дверь.
Тот же день, позже
Ленинград, улица Фрунзе
– София – участковый врач, поступила в институт повышения квалификации, выучится на терапевта… - солидно излагал я цензурированную версию. – Они с Томой вдвоем снимают квартиру, а в августе должны переехать в свою…
– Понятно, - губы у Жозефины Гессау дрогнули в хитренькой улыбочке. – И кто из них – твоя девушка?
– Жозефина Ива-ановна! – затянул я, изображая обиду. – Вы что? К Томе я отношусь, как к сестре, а Софи слишком стара для меня… Это она сама так сказала!
– Ладно, ладно… - ехидный зигзаг изломил губы моей визави. – Долго еще?
– Пришли! – я торжественно качнул «бабушкиным» чемоданом, куртуазно отобранным при встрече.
Солнце пригревало, и я облегченно вдохнул прохладный воздух парадного. Оборот лестницы… Еще…
Звонок приглушенно рассыпался за дверями, и вскоре настороженный голосок осведомился:
– Кто?
– Я!
Запоры радостно щелкнули, распахивая дверь – и Мелкая, показавшись на пороге, вдруг отступила, пригасив улыбку. Я не сразу понял, в чем дело, а вот Жозефина Ивановна мигом сообразила, и спокойно молвила из-за моего плеча:
– Я не за тобой, а к тебе. Можно?
– Проходите… - забормотала девушка, пропуская гостей – и бросая на меня умоляющий взгляд.
Я ободряюще улыбнулся: всё нормально, сестричка!
– Не беспокойся, Тома, - с притворным вздохом сказала нечаянная родственница. – Скверная из меня бабушка получилась, а потому претендовать на что-то большее, чем разговор по душам, я просто не имею права. Да и то…
Мелкая вспыхнула, выдавливая натужную улыбку, но момент общей неловкости сгладила Софи. Выглянув из дверей, она мило улыбнулась, вытирая руки о передник, и зажурчала:
– Поговорить и за обедом можно! Прошу к столу!
– пройдя на кухню, Ёлгина повысила голос: - Сразу признаюсь: мои отношения с кулинарией – весьма напряженные! Готовила Тома…
Мы чинно уселись вокруг стола, и Софи выставила целую миску салата из помидоров и огурцов, с обилием мелко порезанного укропа, и сдобренное «Провансалем». Белое, словно взбитое пюре подавалось отдельно, как и блюдо с отварными сосисками. Мелкая покраснела.
– Курица кончилась… - сбивчиво оправдалась она. – Вот я и…