Спасти СССР. Реализация

— Поднос! — сурово шепнул отец.

— Вымыт и протерт! — отрапортовал я.

— Тогда за мной яишенка.

— Поджарь сразу пару хлебцев, — присоветовал Соколов-младший. — Она так любит.

— Ого! — хмыкнул Соколов-старший. — «Опыт, сын ошибок трудных»?

— Ой, пап, забыл совсем… — я смешался, и мысли раскатились, как бусины из порванных четок. — В эту субботу… Передача будет, «Очевидное-невероятное»… В общем… Меня там покажут.

— О как! — папа даже растерялся. — Дела… Эк ты растешь, сына.

— Не по дням, а по часам, — вздохнул я, стряхивая одеревенелость, и быстро нашел себе занятие: — О, кофе сварю!

Мазнув взглядом по отцовской задумчивой улыбке, я тихонько прикрыл дверь, чтобы заглушить дребезжание кофемолки, и достал отмытую с вечера, начищенную джезву. На минутку зависло молчание.

— О-хо-хо… — наигранно вздохнул папа, колдуя над глазуньей. — Проблемка-с!

— Какая?

— А ведь твоя мама и в обед трапезничать изволит! И что прикажете подать? Икру заморскую — баклажанную?

Отец подвинулся, пуская меня к плите. Хлопнул еще один синий венчик — я придавил огонь медным донышком турки.

— Пирог беру на себя, — мне удалось передать голосом уверенную весомость. — Конфитюр плюс замороженная клубника — мама еще не всю съела… Короче, будет с чем чаёк попить. И вообще — выпить!

— Коньячок-с! — плотоядно заурчал папа.

— Да-с! Первое, считаю, для праздничного ужина… м-м… не совсем, — смутно выразился я. — Разве что соляночка… Не, лимона нету. Слушай, а давай… голубцов?

— Эк ты мудрёно-то, — крякнул папа в жестоких раздумьях. — Фигуристо!

— Ленивых голубцов, — значительно сказал я, уточнив формулировку.

— А-а! — Отец моментом взбодрился. — Тогда другое дело. Принимается! Так. У меня всё готово.

— И у меня… — начал я и засуетился, звонко шлепнув себя по лбу: — Молоко забыли!

— Ась? Стакан!

— На!

Батька кинулся к холодильнику поперед меня, и плеснул пастеризованное из треугольного пакета — набралось ровно полстакана.

— Ковшик!

— Вот!

Вскипело быстро.

— Ситечко!

— Лей! — выдохнул я.

— Сахар!

— Сыпь! Не-не-не! В большую чашку мама три ложки кладёт!

— Всё-то ты знаешь… — хмыкнул папа, и выдохнул: — Понесли!

И мы торжественно прошествовали в родительскую спальню. Мама лежала под одеялом, но уже в цветастом халатике — ждала своих верных паладинов. Ненакрашенная, но симпатичная, розовая после сна, она выглядела именно такой, какой была — родной и милой.

— Доброе утро, мам! — сказал я с выражением.

— С праздником! — грянул отец.

— И вас, мои дорогулечки, — расчувствовавшись, мама села, протягивая к нам руки, — мои лапусяточки!

Я прыснул, щекой ощущая горячее касание губ.

— Так и вижу мужественного такого, брутального идальго… — мне еле удалось выговорить.

— Ага! — живо подхватил папа. — А прекрасная дева бросает ему свой надушенный платок с криком: «О, мой лапусёночек»!

Мамуля рассмеялась первой, и обняла обоих «дорогулечек».

— Пей свой кофе, Ирочка, — проворковал отец.

Я молчал и улыбался. Семейная идиллия…

Там же, позже

Праздник удался. «Голубчики-лодыри» зашли на «отлично» — да с густым болгарским кетчупом, да под духовистый «Арарат»… Вся наша дружная ячейка общества решила единогласно, что ужин стоит провести в том же формате, еще и на утро останется.

К вечеру мы с папой сильно притомились. Спасибо маме, дала передышку — послала нам воздушный поцелуй, и упорхнула в парикмахерскую. Третий час порхает…

А доблестные рыцари, кои с веником и шваброй наперевес одерживали победы над пылюкой, кои храбро сражались с посудой и выходили из битвы почти без потерь, устроились перед телевизором — набираться сил и терпения.

Шли «Новости». В неспокойном Тегеране женщины устроили марш протеста — возмущенные персиянки выступили против обязательного хиджаба.

Я кривенько усмехнулся. То ли еще будет… А что будет? Что грядёт? Будущее всё пуще, всё гуще заволакивалось туманом.

Если в Вашингтоне решили-таки устроить провокацию с «Боингом» — на три года раньше привычной мне реальности! — то чего еще мы дождемся от Картера? В Польшу Джимми точно не полезет — ситуация там потихоньку-помаленьку нормализуется, устаканивается, а «Восточный Общий рынок» обретает реальные черты, не дожидаясь Большого Совещания.

Нагадят в Афгане? Вполне возможно — как завещал великий Збиг… Бжезинский, правда, сильно сглупил, заигрывая с Хомейни. Да, Южная дуга нестабильности, пограничные конфликты — это всё понятно. Но ведь теперь, без покладистого шаха, Иран выпал из сферы американского влияния. Вопрос: а не рискнет ли Картер показать аятоллам Kuzka’s mother? Ждите ответа…

Я беспокойно заерзал, глядючи на тысячные женские толпы, потрясающие плакатами в Тегеране и Куме. И ведь есть еще одна точка на карте, ставшая «горячей» в том прошлом, что памятно мне. Вьетнам! А ныне она еле тлеет…

Потому ли, что вьетнамцы, загнав «красных кхмеров» в джунгли, признали Хенг Самрина? Да нет… Этот изворотливый товарищ и в прежнем варианте истории отличался беспринципной юркостью… Или кровавого накала потому нет, что официальный Ханой раздумал выдворять сотни тысяч хуацяо?

«Мохет быть, мохет быть…», — как говорил Райкин. Нынешняя же «историческая действительность» такова — китайцы не напали на Вьетнам в феврале, как задумывалось, как Пекин обещал Вашингтону. Лишь третьего марта случился весьма вялый артобстрел Лаокая, а двумя днями позже НОАК вторглась в Каобанг. И что? И всё!

Наутро генерал Сюй Шию вывел войска. Мир и благоволение во целовецех…

…Из прихожки донеслось слабое звяканье, и отец слегка напрягся.

— Чу! Слышу пушек гром… — сказал он пафосно. — Встаём, сына! Накормим твою маму… Кхе… Напоим…

Я первым встретил нашу родимую женщину, вертевшуюся у трюмо, и честно сказал, с преданностью глядя на ее улыбчивое отражение:

— Мам! Ты у нас еще красивше стала! Правда, пап?

Понедельник, 12 марта. Утро