Спелый дождь

Ваш В. Астафьев».

Астафьев предлагал помощь в публикациях - на Урале и в Москве. Но

из журнала «Урал», куда он пообещал переслать стихи, никто не написал.

Переписку с Виктором Петровичем мы оборвали сами, рассудив: если че-

ловек сказал доброе слово, это ещё не значит, что его надо эксплуатиро-

вать до упора. Астафьев - не поэт и не издатель. Сибирь - далеко... Однако

этой «протянутой в ледоход соломинкой» мы жили и грелись долго.

Однажды Миша сказал:

– Я долго думал, к кому хотел бы обратиться по крупному счету, и нашёл

два имени: Лев Аннинский и Вадим Кожинов. Но Аннинский более историк

литературы. А Кожинов работает по современности. Я напишу Кожинову.

Мы отобрали восемь-девять стихотворений.

Прошло полгода, а может, и больше. Мы почти забыли об этом письме -

мало ли кто нам не ответил?! И вдруг приходит поэт Витя Болотов:

– Вот, я нашел это в издательстве - валялось среди рукописей. Увидел

твоё имя и подумал, что, может, тебе пригодится.

Мы взяли листок и обомлели: это была кожиновская рекомендация к

публикации.

16

Чтобы понять значимость этого факта, надо вспомнить, что означало

в семидесятые годы имя Вадима Кожинова. Это был литературный бог и

бунтарь. Он сделал имя Николаю Рубцову. Среди тех, кого он «выводил в

люди», Алексей Прасолов, Анатолий Жигулин, Николай Тряпкин, Виктор

Лапшин... Уже одно упоминание фамилии Кожинова рядом с именем не-

известного автора могло считаться сенсацией.

Первая реакция - бурная радость. И... оторопь. Ну и что? Рекомендация

САМОГО Кожинова полгода валяется в издательстве, и никакой реакции.

Можно представить, как «стояла бы на ушах» литературная Пермь, на-

пиши Кожинов такое о ком-то другом! Но зачем эта рецензия нам здесь,

дома? Повесить на стенку? Хвастаться перед знакомыми? Она была на-

правлена по адресу - издателям.

В начале января 1982 года в редакцию газеты «Молодая гвардия» при-

шел запрос - послать на учёбу в Высшую комсомольскую школу журна-

листа. Выбор пал на меня. Я сначала хотела отказаться: много работы,

маленькие дети. И чему там научусь? Тем более - на сорок дней...

Но Миша сказал:

– Управимся без тебя. Поезжай. Найди в Москве Кожинова и расскажи

обо мне.

...В первый раз Вадим Валерьянович назначил мне встречу в Доме архи-

тектора: он там читал лекцию на вечере памяти Рубцова. Я пришла почти

за час до начала, села в первом ряду. Слушала, боясь проронить слово. По-

том лектор пригласил посмотреть фильм о Рубцове, и я послушно пошла в

кинозал. А когда вспыхнул свет, оказалось, что Кожинов давно ушел.

Не буду утомлять длинным рассказом, как я пыталась добиться встре-

чи вторично. Наконец он сдался - предложил пообщаться в фойе Союза

писателей. С первых слов стало понятно: Кожинову надо от меня отде-

латься. Он держал под мышкой стопку исторических книг и вежливо

разъяснил:

– Я вообще отошёл от поэзии, видите - занимаюсь историей.

Я ещё что-то говорила о пермской безысходке, об отношении к его ре-

комендации... Он несколько вальяжно развел руками:

– Ну, если со мной в Перми не считаются, может быть, посчитаются в

Вологде. Пусть едет в Вологду. (Так запросто!)

Потом подал мне пальто. Пока я застегнула пуговицы, оглянулась: в

фойе уже никого нет. Все мои «героические» усилия кончились ничем.

На следующий день в нашей журналистской школе на целый день было

мероприятие на ВДНХ. Мы сидели врассыпную в большом актовом зале.

Одиночное место было выбрать нетрудно: просторные ряды, рассчитан-

ные на массовую аудиторию, полукружьем, как в цирке, уходили вверх.

Ничего не помню, что на этом занятии происходило... сочиняла и пере-

писывала письмо Кожинову. Много чего написала: об украинских дедах, о

войне, о тюрьме... Послала без обратного адреса - чтобы не было соблазна

проверить, дошло ли.

А когда вернулась в Пермь, муж показал конверт с московским адресом,

а в нем вырванный из блокнота миниатюрный листочек, всего несколько

фраз: «Дорогой Миша! Мне тоже 50 лет...» Подпись - В. Кожинов. Никаких

конкретных рекомендаций, но указывался домашний телефон.

В течение месяца, заглядывая в маленькую комнату нашей хрущёвки

(днём она превращалась в рабочий кабинет), я видела: Михаил подолгу сидит

на подоконнике и смотрит на дальний лес. На тот самый тополёк, который:

«Протяни мне ладонь, тополёк...» Мысленно прощался. А потом сказал:

17

– Я поеду в Вологду.

Решиться на это нам было очень непросто. У меня была хорошая рабо-

та, имя в пермской журналистике. Младший сын, десяти лет, подавал на-

дежды в игре на виолончели, и его хотели подготовить для выступления с

симфоническим оркестром. Его преподаватель и слышать не хотел, чтобы

Петя куда-то уезжал!

Миша позвонил по московскому телефону. И услышал:

– Деньги на билет до Вологды есть?

– Найдутся.

В трубке послышались гудки.

...Не раз потом мы будем вспоминать любимое кожиновское выражение:

«Надо сделать усилие». Видимо, это был принцип его собственной жизни.

Но и от других требовалось то же. На семейном совете решили, что Миша

сначала поедет один - найдёт работу. Потом поменяем квартиру.

В Вологде у нас никого не было. Правда, знакомый физик Володя ездил

от своего научного института на вологодскую мебельную фабрику «Про-

гресс» налаживать аппаратуру, с кем-то там познакомился. Но не до та-

кой же степени, чтобы просить постоя для приятеля! Да ещё такого... в

поведении непредсказуемого. Мы видели, что Володя боится. Но, человек