Спелый дождь
Шрифт:
русское слово! Её профессия была наследственной - отец прославился как
исследователь-собиратель поморского фольклора.
Впоследствии она скажет Михаилу: «Ваша книжка была для меня ред-
костью и радостью. Не помню уже, сколько лет не работала с таким удо-
вольствием». Другой сотрудник издательства заметил: «Эту книжку можно
разорвать по листочкам и раскидать по разным рукописям, а потом со-
брать и безошибочно назвать автора».
Но работа потребовались большая. Сроки «под юбилей» дали сжатые -
два
щалось с почеркушками, восклицаниями-вопросами, плюсами-минусами,
замечаниями типа: «А м.б., (может быть) лучше так?» И неоднократно!
Долго бились над стихотворением «Ударю в ладони и вздрогну!». Елена
Шамильевна считала его для рукописи принципиально важным, а автор
никак не мог довести до кондиции.
Оттрубив смену по слесарной профессии, Миша залегал на диван в
дальней комнате нашей, уже вологодской, «хрущёвки» закрывал дверь и
заполнял пространство табачным дымом. Иногда это продолжалось дале-
ко за полночь. Мы с детьми оставались в ближней: я на диване, один сын
на раскладушке, другой на полу...
Миша вспоминает, что жил тогда «на разрыве». К нему ещё никогда не
предъявляли сразу столько требований. Очень хотелось, чтобы книжка
вышла, и было ощущение опасности, что рукопись изменится к худшему.
Понимал, что она слишком велика по объему, и было всего жалко. При-
знавался: когда редактор приняла работу, почувствовал себя настолько
измочаленным, что «сил хватило только на то, чтобы выдохнуть воздух, а
скажи, что надо переделать еще раз - рухну и не встану».
24
Однако сотворчество с Галимовой оказалось на пользу. Пошли новые до-
бротные стихи: «Снега и синицы...», «Всё прозрачнее верб купола...», «Дни
мои давние...», «Если выйти в поле...», на фоне их стало терпимее расста-
ваться с более слабыми. В то же время, другие стихи урезались, и не всегда
понятно, почему. Так, от «Узкоколейки» был отрезан «хвост», Миша очень об
этом жалел. В стихотворении «Плывёт метель над крышей» словосочетание
«стоит еврей-скрипач» заменили на «стареющий скрипач» (про евреев пи-
сать не полагалось?). Вместо «Роковая звезда бездорожья» стало «Ни огня.
Лишь звезда бездорожья...» (Вместо напевности - спотыканье). Но разве
могло быть в нашей бурной жизнерадостной жизни что-то роковым?!
Впоследствии мы узнали, что Елена Шамильевна была ни при чём. Она
сама попала с этим сборником «в переплёт». Заставляя Мишу работать,
перед своим начальством отстаивала то, что считала важным. Не всегда
это было возможным. Потом она говорила: даже то, что в конечном счете
вышло, можно считать прорывом.
Неожиданным препятствием к публикации стало название сборника.
Миша назвал его «Предвестный свет», что привело начальство Галимовой в
замешательство.
Какой может быть предвестный свет, когда и так светло?Это что еще за намёки? Какие следует ожидать вести? Но тут Миша упёрся.
Он стал объяснять по телефону, что это всего-навсего означает свет гряду-
щей Победы для мальчика сорок первого года. Там и строчки в стихотво-
рении («1941») есть: «То знаменье ли, знамя? Предвестный свет грядущего
огня...». Объяснение было признано убедительным, и название оставили.
(К сожалению, Галимова была первым и последним редактором, кото-
рого Миша вспоминал с глубокой благодарностью: «Вечно стою перед ней
на коленях»).
А для него самого выход поэтического сборника имел еще одно важное
значение: он перестал «укрываться» от собственных сыновей. Раньше мы
с ним не говорили детям о прошлом отца, боялись. Ведь они - воспитан-
ники советской школы, и у них могло возникнуть чувство неполноцен-
ности, если рядом с именем отца будет «тюрьма, лагерь». Но вот лежит
книжка тиражом в пять тысяч экземпляров, на ней напечатано: Михаил
Сопин, и теперь он, состоявшийся поэт, имеет право не стыдиться судь-
бы, высказывать мнение, каким бы непривычным и парадоксальным оно
ни казалось!
* * *
Ударю в ладони -
И вздрогну:
Какой я счастливый!
Цветёт и шумит
То, что будет
Войной сожжено.
Ударю в ладони -
Обвалится иней,
Как ливень.
С годами - всё тише.
Потом перейдет в обложной.
Забытое вспомню:
Деревню,
25
Ребят и салазки!..
Лежанка гудит.
И сижу я -
Ладони к огню.
Заплачу от счастья,
Придумаю нежность и ласку,
Как был я любим,
Проходя по земле,
Сочиню.
Когда от печали -
Ни света,
Ни слов,
Ни спасенья,
Как будто ты загнан
На речку,
На тоненький лед -
Мне радует сердце
Беседа со степью осенней.
Зажмурюсь - и тут же
Над памятью
Солнце встает.
* * *
Снега и синицы!
Живут же -
Такими невинными!
Раскинула чёрный
Судьба надо мной парашют.
Мне снится - не снится
В полуночь
Луна над овинами,
И я на коленях
О чём-то
Кого-то прошу...
Снега и синицы!
Живут же -
Такими беспечными!
Прости меня,
Кто-то,
Не знаю, за что -
Но прости...
И дальше иду
По годам
И с годами заплечными:
Не знал я, не ведал,
Что память
Так тяжко нести.
Снега и синицы!
Живут же - такими весёлыми!
А я прохожу
26
По размытой зыбучести дня.
И яростно мёрзну,
Шагая горящими сёлами,
И память