Сперанца
Шрифт:
— Меня даже дрожь пробирает… — усмехнулась младшая.
Все трое стояли в темноте, прижавшись к столбу навеса, и с замиранием сердца смотрели на влюбленных.
Когда Таго вскочил на велосипед и уехал, Сперанца, вместо того чтобы войти в дом, ни минуты не раздумывая, направилась прямо к навесу.
— Я так и знала, что вы здесь.
Шесть рук одновременно протянулись к ней. Все ее обступили.
— Ну, что ты скажешь? Видишь, что получилось, дурочка?
— Я помолвлена, — торжественно объявила Сперанца и вытерла нос.
Девушки пустились в пляс под навесом.
Потом они со
Два или три окошка распахнулись, и послышались раздраженные голоса разбуженных среди ночи людей
Тогда девушки шмыгнули в дом.
Сперанца в своей каморке зажгла свечу. Она посидела с минуту на кровати с закрытыми глазами, прислушиваясь к биению сердца. Потом вскочила на ноги, подошла к зеркалу и стала внимательно рассматривать свое лицо, повторяя: «Я счастлива, счастлива!..» Какое лицо бывает у счастливого человека? Она должна была запечатлеть его в памяти…
Ночь была тихая и светлая. За окном пели соловьи и танцевали светляки.
С верхнего этажа доносилась глухая воркотня: Эмилия и Надален опять ссорились.
Глава двадцать девятая
Шла косьба на лугах, недавно отвоеванных у болота.
Земля здесь была еще сырая, но в этом году потеплело рано, и трава поднялась высокая, густая, сочная.
Бригада женщин подвигалась вперед, вытянувшись в ряд. Серпы поднимались, дрожа в воздухе, и тут же разом падали наискось. Трава никла к земле, как от порыва ветра, и жаворонки впереди косарей стрелою взмывали в небо, высоко-высоко, как их трели.
Сперанца с подругами косили с краю, у дамбы. Они скоро отстали от своей бригады: слишком многое в этот день отвлекало их от работы.
Элена, самая младшая, девчурка с огненно-рыжими волосами и веснушчатым носом, то и дело останавливалась, втыкая серп в землю, и обращалась к Сперанце:
— Если бы я была на твоем месте, я бы поставила твердые условия! Чтобы к Тине он ни ногой.
Сперанца, видимо, даже не слушала; она смотрела на жаворонка, серебристо-черной точкой парившего в вышине…
— Ты меня слушаешь? — приставала Элена.
— Брось… — вмешалась Джулия. — По-моему, об этом еще рано говорить. В сущности, они даже не помолвлены. Он ее только поцеловал… Подожди, по крайней мере, до помолвки. Успеешь и потом сказать свое слово, правда?
Джулия, ровесница Сперанцы, была маленькая, кругленькая и смуглая, как кофейное зернышко. Даже когда она говорила о серьезных вещах, глаза у нее смеялись, и, быть может, поэтому ее словам никто никогда не придавал значения.
Серпы в руках девушек поднимались и опускались со все более неравномерными промежутками. То одна, то другая останавливалась, опять принималась косить и опять останавливалась…
Четыре соломенные шляпы выделялись на лугу, как белые венчики цветов. Позади девушек покос являл взору странные
арабески с торчавшими там и сям, как кусты, пучками травы.— Девушки, — донесся голос с дамбы. — Кто здесь косил? Беппе?
Беппе был батрак, который по воскресеньям, заменяя парикмахера, обслуживал на дому местных стариков.
Намек был ясен, и девушки с досадой обернулись.
На дамбе стояли дон Терцо и Отелло.
Если эти двое появлялись в долине не в охотничий сезон и не для пасхальных благословлений, это значило, что они идут причащать какого-нибудь умирающего.
— Кому это плохо, могильщик? — спросила Элена.
Отелло не принадлежал к причту. Он был своего рода личным оруженосцем дона Терцо, который брал его с собой всякий раз, как отправлялся в долину, чтобы было с кем перекинуться словом.
— Это я — то могильщик? — спросил он с негодованием.
— Брось, — вполголоса посоветовал дон Терцо. — Ты их разве не знаешь? Это те самые, которые на пасху подсунули нам насиженные яйца. Лучше не связывайся: нарваться на них — все равно, что встретить всадников из Апокалипсиса… Не гляди на них и проходи поскорее!
— Вам хорошо говорить, но они назвали меня могильщиком… Разве вы не слышали? Вот награда за то, что я хожу сюда с вами…
Он сделал паузу, потом спросил с любопытством:
— Как вы их называете? Всадниками?..
— Апокалипсиса…
— А что это за всадники?
— Война, голод, чума и смерть.
— Тьфу пропасть! Вам не кажется, что это многовато?
Дон Терцо шел впереди нормальной походкой, а за ним, пошатываясь, — Отелло.
— А на вид они ничего… — заметил он, оглянувшись еще раз на девушек
— Знаем мы их…
Несколько минут они шли молча, как вдруг Отелло воскликнул:
— Мне бы хотелось быть священником, чтобы исповедовать девушек.
— И мне, — неожиданно ответил дон Терцо.
Отелло наморщил лоб: ответ его озадачил.
Девушки следили за ними взглядом.
— Кто же это умирает? — спросила Ирма.
— Кто его знает!
Но небо было слишком ясное и жаворонки пели слишком звонко и весело, чтобы мысль о смерти могла закрасться под какую-нибудь из четырех соломенных шляп.
Серпы еще два-три раза опустились и поднялись; потом вдруг Сперанца затянула песнь, и ее тут же подхватили остальные.
Женщины, косившие впереди, обернулись с улыбкою. «Бригадир» посмотрел на полоску луга, которую оставляли за собою девушки, и со вздохом почесал голову.
Вдалеке по проселкам тянулись чередой красные фуры сельскохозяйственного кооператива. Парни, правившие ими, не замедлили присоединить свои голоса к голосам девушек.
И вот вся долина зазвенела, наполнясь песней до самого неба.
— Что твой праздник, а, девушки? — крикнул с дамбы Лоренцо.
— Это и есть праздник, — бросила ему в ответ Сперанца, сразу разогнувшись и пристально глядя на него.
Она ненавидела Лоренцо. В ней жила уверенность, что этот человек — враг ее близких и всех рабочих людей долины.
Она готова была поклясться, что это дедушка Цван оставил отметину у него на лице, точно клеймо наложил, чтобы все понимали, с кем имеют дело.
— Ну-ну… Только не все коту масленица… — ответил Лоренцо и ушел посмеиваясь.