Сперанца

Эмилия обернулась и показала на закрытую дверь.

— Видишь? Что же ты думаешь, она не слышала, как ты приехал? Не знает, что ты здесь? Но дверь заперта, Таго, и останется запертой, пока мы не переговорим начистоту.

Надален, который до сих пор выказывал Таго презрительное равнодушие, с тревогой подошел к нему, забыв все свое негодование.

— Берегись, Таго! — крикнул он нежданной жертве своей жены. — Берегись, она кого хочешь обведет вокруг пальца. Не давай задурить себе голову. Ступай лучше к Сперанце и поговори с ней.

Таго нерешительно смотрел то на Эмилию, то на Надалена, и ему хотелось прервать поскорее этот бессмысленный разговор, чтобы побежать к двери каморки и удостовериться, действительно ли она для него закрыта. Сперанца, должно быть, всерьез сердится на него, думал он, раз она до сих пор не вышла ему навстречу,

— Ну, так как же? Войдем?

Таго пошел за Эмилией к дому и, прислонив велосипед к стене, оглянулся на Надалена, который простирал к нему руки, как бы пытаясь его удержать. Он с минуту поколебался, потом положил на эти протянутые руки сверток, который он привез, и следом за Эмилией вошел в дом, закрыв за собой двери.

Сперанца услышала имя Таго и узнала его голос. Не веря себе, она подошла к порогу и выглянула так, чтобы ее не заметили, потом притворила дверь и прислонилась к ней, закрыв глаза и прижав руки к груди, чтобы унять сердцебиение.

Он вернулся!

И вернулся, нахал, без тени стыда. Она увяла от плача, а он улыбается, как ни в чем не бывало — как будто они расстались вчера вечером.

От возмущения и обиды слезы потекли у нее по щекам, но вместе с тем в ней шевельнулась и тайная радость.

«Сумасшедшие Мори…» — подумала она и рассмеялась коротким судорожным смехом.

Она с тревогой прислушалась к разговору, происходившему на гумне, и сразу узнала голос Эмилии. Теперь было уже поздно выйти ему навстречу и помешать неизбежному. Эмилия уже взяла его в оборот.

У Сперанцы вдруг выступил пот на лбу.

«Господи Иисусе…» — зашептала она и, движимая детским импульсом, подбежала к полочке, на которой стоял стеклянный домик воскового Иисуса. Она повернула ларчик задней стороной к себе, чтобы просунуть в него палец и прикоснуться к краю голубого одеяния. Но с суеверным ужасом увидела, что ее палец уже не проходит в отверстие. Она давно не пробовала потрогать младенца и не замечала, как изменилась у нее рука… Теперь это была сильная рука работящей женщины, совсем не похожая на тонкую и слабую руку ребенка.

«Если захочешь, ты и так мне поможешь», — сказала она полинялому Иисусу, окруженному бабочками и цветами, выцветшими от времени. И она пристально посмотрела на него. Глаза у нее сузились, и на напряженном лице был написан вызов: «Теперь будет видно, на что ты способен. Посмотрим, совладаешь ли ты с Эмилией».

Почти то же самое думал тем временем Надален, стоя у входа со свертком в руке.

К нему тихо подошла Элена, сгорая от любопытства.

Через дверь доносился приглушенный голос Эмилии, но слов нельзя было разобрать.

— Как вы думаете, что там делается?

— Я почем знаю? Но уж если она в него вцепилась, будь уверена, целым он оттуда не выберется…

Элена попыталась приложить ухо к двери, но Надален заставил ее отойти.

— Разве можно делать такие вещи? Убирайся, нехорошо…

Как раз в эту минуту кто-то позвал Элену, и девушке пришлось скрепя сердце отойти.

Надален, угнетенный мрачными предчувствиями, остался один.

— Но почему же как раз я не должен ничего знать об этом? — вдруг прозвучал голос Таго.

Надален не мог понять, о чем он спорит с Эмилией, но одобрительно кивнул головой, уловив в его голосе гнев.

— Кто его знает, что она там ему наплела! — вздохнул он, волнуясь за Таго.

Он почувствовал искушение открыть дверь, но у него не хватило храбрости.

«Лучше мне уйти, а то, чего доброго, не выдержу», — сказал он про себя.

Но он не ушел, а пощупал увесистый тючок Таго и, убедившись, что в нем нет ничего хрупкого, положил его на землю и уселся на него.

Когда внезапно открылась дверь, Надален вздрогнул и хотел было встать, но то, что он услышал, его так ошеломило, что он опять опустился на тючок.

Таго, не кто иной как Таго, говорил:

— И если мне кто-нибудь скажет, что вы, Эмилия, не сердечная женщина, я его задушу своими руками…

— Ну и ну! Пропал человек! — простонал Надален. — Господи, она его совсем опутала.

Эмилия между тем отвечала ворчливым тоном:

— Ступай, ступай к этой дурочке. И оба вы перестаньте дурить, дайте людям жить спокойно.

— Видали! — усмехнулся Надален. — Жить спокойно… Это она-то говорит про покой!

— А ты что тут делаешь, мамелюк?

— Это что-то новенькое… — пробормотал Надален, поднимаясь. Потом с неуклюжим поклоном ответил: — Да вот, ждал, когда герцогиня кончит аудиенцию, чтобы войти в дом. Не видишь, что ли, что дождь идет?

— А это что такое?

— Я и забыл! Это он какой-то узел привез…

— Дай сюда.

Эмилия взяла узел, взвесила его на руках, пощупала, недоверчиво понюхала. Потом покачала головой.

— Все, как один, — изрекла она, входя в дом. — По целому месяцу где-нибудь пропадают — ни слуху, ни духу; потом в один прекрасный день возвращаются, и что же они вам привозят? Не цветы, нет, у нас это не водится — чтобы их заслужить, бедняжка должна, по крайней мере, умереть; не сласти, потому что от тех, что продаются в селении, можно умереть в коликах… Но хоть какую-нибудь вещицу, уж я не знаю, пару сережек, цепочку… Хоть что-нибудь дешевенькое, для бедных, лишь бы внимание оказать, можно бы, кажется, иной раз привезти женщине, верно?

Надален слушал ее, кивая головой, как бы показывая, что с интересом ждет окончания. Но Эмилия замолчала.

— А вместо этого? — спросил он с любопытством.

Эмилия с негодованием бросила узел в ушат, стоявший у двери.

— Грязное белье для стирки, — отрезала она.

Она зажгла фонарь, вздохнула и, обернувшись к мужу, который, как завороженный, смотрел на узел, прошипела:

— Свиньи!

Глава тридцать девятая

Солнце еще боролось с туманом, стоявшим над болотом, когда плоскодонки причалили к берегу возле хибарки. Эмилия, приготовившись распоряжаться выгрузкой, громко командовала:

— Слезайте по одному! И не поднимайте сутолоку, не то при таком грузе дело кончится тем, что мы все пойдем ко дну.

Однако никто, повидимому, не признавал в данном случае ее авторитета, и ребятишки повскакали со дна лодки и, отчаянно раскачивая ее; всей оравой бросились на нос прямо по ящикам и мешкам, стараясь опередить друг друга, чтобы первыми спрыгнуть на землю.

Опершись на массивную спинку железной кровати, Эмилия с явным неудовольствием следила за всей этой сумятицей и с негодованием отвернулась, когда Надален спросил ее ухмыляясь: