Спираль

«В некотором смысле одиночество хорошая вещь, никто не мешает думать и мечтать!

Но одинок ли я?» — Академик горько усмехнулся в душе. Он знал, что его сердце, легкие, вены и бог знает какие еще органы подключены к сложнейшей аппаратуре, чьи экраны мерцают за стенами палаты. Иногда его охватывало такое ощущение, будто его разъятое, расчлененное тело находится сразу в нескольких комнатах.

Единственным, что пока еще не отражалось на экранах мониторов, были его мысли, мысли, которых он сейчас бежал.

Обычно академик любил думать. Любил по совершенно естественным причинам. В мыслях он вступал в борьбу с головоломными проблемами, в мыслях находил средостение их запутанных дорог. А после инфаркта произошло нечто странное. Он воочию видел то, о чем думалось. Видел самую мысль. Когда он размышлял об абстрактных, бестелесных предметах, видел и эти бестелесные предметы. Что были они? Он, наверное, не смог бы рассказать, не смог бы описать их словами, но в процессе мышления действительно видел их.

Сейчас всеми фибрами души академик старался не думать ни о чем. Ни об осиротевшей жене, ни о бесследно пропавшем сыне, которого разыскивает милиция. Ему хотелось забыться. Хотя бы на несколько минут остановить тот неугомонный телетайп, который беспрерывно стучал в мозгу и безостановочно печатал на невидимой ленте непрекращающийся поток бессвязных, бессистемных мыслей.

На какие-то минуты ему это удалось. Он уподобился машине, отключенной от электросети. На какие-то считанные минуты он избавился от всего на свете. Потом невидимая рука снова включила его, снова в мозгу академика завертелась сложная система зубчатых колес. Где-то снова ожил вулкан, лавиной хлынули несметные черные вопросительные знаки. Они взмыли ввысь и рассыпались, как рассыпается во время салюта единый букет праздничного фейерверка. А затем, словно раздувшиеся, тяжелые бомбы, заскользили вниз.

Давид Георгадзе в испуге зажмурился. Он не хотел видеть миллионы вопросительных знаков, миллионами бомб сыплющихся на него.

Неожиданно он понял, что кошмарное видение исчезло и можно открыть глаза.

В палате пчелиными ульями все так же жужжали аппараты. Все вокруг было освещено их немногими красными и зелеными лампочками.

Академик несколько успокоился. Вытер ладонью влажный лоб и тяжело вздохнул.

«Вы счастливы?» — опять услышал он знакомый голос молоденькой журналистки.

…

— Вы счастливы? — неожиданно спросила академика молоденькая журналистка.

— Неужели грузинских читателей интересуют даже такие подробности? — улыбнулся Давид Георгадзе.

— Представьте себе, интересуют, — девушка пригладила волосы. — Когда личность популярна, штрихи ее жизни, отдельные детали и нюансы придают творческому портрету ученого более законченный вид.

Девушка, приложив ручку к губам, не сводила с академика испытующего взгляда.

— Мне представляется, что я счастлив. Видимо, потому, что я никогда не был несчастлив и, откровенно говоря, никогда не задумывался над подобным вопросом. Наверное, у меня вечно не хватало времени. Или оттого, что не смотрел на жизнь с философской точки зрения и не анализировал пройденные годы. Разумеется, я счастлив. У меня прекрасная лаборатория и превосходные условия для работы. Много, очень много радости принесли мне мои исследования и открытия. Что еще нужно ученому?

— Ваша последняя блестящая научная победа возвращает нас на десять лет назад. Затем для академика Давида Георгадзе наступил продуктивный, но спокойный период научной и организационной деятельности. И, если мой термин не покажется вам искусственным, я бы сказала, что взрыв давно уже не имеет места. Большая организаторская работа — вы ведь являетесь директором колоссального исследовательского института, и, прошу прощения за бестактность, ваш возраст, видимо, и обусловили десять лет научного спокойствия.

Давид Георгадзе улыбнулся, уставился в стол, задумался.

У журналистки был гордый вид. Ей чрезвычайно нравился заданный вопрос. Еще бы, знаменитый ученый тяжело задумался. Полная профессионального достоинства, девушка терпеливо ждала ответа академика.

— Наоборот… Как ни покажется парадоксальным, все произошло наоборот. Мои самые важные теоретические расчеты и последующие экспериментальные подтверждения их осуществились именно сейчас, в этом году, точнее, в нынешнем году я смог найти подтверждение той теории, над которой бился последние пять лет.

Давид Георгадзе встал, в задумчивости прошелся по комнате, снова сел и посмотрел в лицо девушки.

— В одном вы правы. Сейчас, после вашего вопроса, я мысленно окинул взглядом историю научных открытий. Почти все авторы революционных теорий и экспериментов были молодыми людьми. Однако исключения, видимо, неизбежны. Я не равняю себя с величайшими умами человечества. Просто разговор зашел обо мне. Последнее исследование, которое, вероятно, я в скором времени обнародую, думается, будет самой значительной научной ценностью в моей жизни. И, не сочтите за хвастовство, не только в моей.

— С удовольствием беру свои слова обратно. Авансом поздравляю вас с победой и льщу себя надеждой, что вы скажете читателям несколько слов по поводу вашего нового открытия.

— Вы из какой газеты? — спросил вдруг академик.

— Из Агентства новостей.

— Вот как! Следовательно, вашу статью опубликуют в разных по характеру изданиях, не так ли?

— Да. В масштабе всего Советского Союза.

— Я бы предпочел, чтобы вы представляли какую-то конкретную газету. Исходя из своеобразия газеты и интересов ее читателей, я бы знал, в каких границах и сколь глубоко могу формулировать высказывание. А сейчас мне надлежит подыскивать нечто усредненное, не так ли?

— Не стоит загонять себя в рамки. Каждая статья найдет своего читателя! — улыбаясь, успокоила академика журналистка.

— Прекрасно. Тогда попрошу вас слушать внимательно.

Академик задумался. Молчание продлилось довольно долго. Девушка приготовилась записывать, но Давид Георгадзе не спешил. Может быть, он прикидывал, как покороче сформулировать будущее высказывание? Нет, академик думал о другом. В первые минуты журналистка очень понравилась ему. Постепенно он разглядел, что девушка не так красива, как показалось вначале. Видимо, ее внешность, прическа, одежда и манеры производили всего лишь минутный эффект.

«А вдруг ее знания и журналистское чутье столь же эфемерны? На каком уровне, насколько глубока должна быть моя беседа с корреспонденткой Агентства новостей и вообще с корреспондентами, которые похожи друг на друга, будто скроены по одному шаблону?»

— Знаете, чего я боюсь? — спросил вдруг Давид Георгадзе.

Удивленная девушка подняла голову и посмотрела на ученого.

— Давайте согласуем один вопрос. Когда вы напишете статью, непременно дадите мне прочитать ее. Я боюсь, как бы у нас не вкралась научная неточность.