Спираль

— Слушаю вас! — раздался голос секретарши.

— Зайдите! — коротко бросил он. Встал. Отпер дверь кабинета. — Мне никто не звонил? — возвращаясь к креслу, спросил он вошедшую Марину.

— Никто.

— Совсем никто?

— Совсем никто.

Обычно, спрашивая секретаршу, не звонили ли ему, Кахишвили подразумевал вышестоящие органы. Поэтому он и повторил вопрос — дескать, вообще не было звонков?

Опустив голову, директор уперся взглядом в стол. Пустые, без начала и конца мысли одолевали его. Долго сидел он понурившись.

Секретарша не знала, как ей быть. Повернуться и выйти она не решалась. В то же время не решалась спросить нового директора, можно ли ей идти.

— Марина! — неожиданно сказал он.

— Слушаю вас!

— Мне может позвонить один молодой человек, Рамаз Коринтели!

— Рамаз Коринтели, — проговорила секретарша, будто запоминая, а скорее, чтобы не стоять в тягостной тишине, потому что Отар Кахишвили снова умолк.

— Именно, Рамаз Коринтели! Тот представительный, симпатичный юноша, который был у меня вчера, помните?

— Помню, — растерянно ответила Марина.

«Рамаз Коринтели!» На этот раз охваченная волнением женщина по-иному повторила в душе имя и фамилию странного молодого человека, смутившего вчера ее душу и разум.

— Выслушайте его внимательно и хорошенько запомните, что он скажет. Только не записывайте, как у вас заведено.

— Как скажете!

— Не давайте ему почувствовать, что вы его узнали. И не говорите, что я справлялся о нем. Вы поняли?

— Я не знакома с ним, батоно Отар.

— Я говорю не о знакомстве, а об узнавании. Вы делайте вид, что не догадываетесь, с кем говорите. Попросите повторить имя и фамилию. Разговаривайте таким тоном, будто никто не называл вам его имени и фамилии и вы вообще слышите их в первый раз. Когда он придет, вы притворитесь, будто ни сном ни духом не знаете, что он Рамаз Коринтели. Вы поняли?

— Я поняла вас. — Странное поручение директора еще больше возбудило интерес к личности Коринтели.

— А сейчас вызовите ко мне моих заместителей, секретаря партийного комитета и председателя месткома.

— Сию минуту!

Отар Кахишвили проводил секретаршу таким взглядом, будто впервые видел ее. Звук захлопнувшейся двери перенес директора института в другую, куда как знакомую стихию. Глаза его тут же обратились к сейфу. Высокий, метровой ширины, тяжелый, мрачный сейф спесиво выглядывал из обшитой дубовыми панелями ниши. Не менее высокомерными казались круглые никелированные ручки и пять дисков под ними. Достаточно знать только одну цифру, угадать по одной на каждом из кружков, всего-навсего одну, и…

Отар Кахишвили встал, медленно подошел к окну и выглянул наружу. Ему почему-то казалось, что внизу он увидит красные «Жигули» и прислонившуюся к ним длинноногую блондинку, но увидел лишь знакомого дворника, подметавшего тротуар.

Улица Вашловани, на которой располагался институт астрофизики, выходила на городскую окраину, к подножью горы. Короткая, довольно широкая, она никогда не была ни многолюдной, ни переполненной транспортом, но такой пустынной Кахишвили никогда не наблюдал ее.

Он вернулся к столу, сел в кресло, еще раз взглянул на сейф и уткнулся лбом в сложенные на столе руки. Перед глазами опять возник Рамаз Коринтели. Нахлынули прежние мысли, поползли прежние подозрения.

«Я должен увидеть его. Мне надо непременно повидаться с ним. Только не сегодня. Необходимо взять себя в руки, скрыть заинтересованность. Другим путем мне не одержать победы, не одолеть его, не подчинить себе, и только себе. Позвоню ему завтра. Лучше пусть приходит сюда. Визит к нему домой или прогулка за город даст мне больше информации. Семейное окружение, книги, стиль жизни или беседа в машине позволят узнать о личности Рамаза Коринтели больше, чем кабинетная беседа, но я все-таки предпочитаю встретиться с ним здесь. Заявиться к зеленому юнцу домой означало бы поставить его на одну доску с таким человеком, как я, к тому же с директором научно-исследовательского института астрофизики. — Кахишвили стукнул кулаком по столу и встал. — Именно для дальнейших отношений выгоднее, чтобы он пожаловал сюда, и, по-моему, ни в коем случае не надо звонить ему. Я как бы пренебрег его вызовом. Тем более преждевременно звонить ему завтра и приглашать сюда. И вообще, пусть наведается по личной инициативе. Я обязан преодолеть соблазн, обязан держать нервы в узде!

А допустим, он не позвонит, что тогда?

Тогда»…

Отаром Кахишвили снова овладело отчаянье.

«Тогда я сам вынужден звонить ему…

Я сам…»

На селекторе вспыхнула лампочка приемной. Кахишвили нажал соответствующую клавишу.

— Слушаю!

— Все собрались. Им входить?

— Пусть войдут.

Отворилась дверь. Первым в кабинете показался новый первый заместитель директора Арчил Тевдорадзе.

Директор всех приветствовал улыбкой.

Невольно взгляд Кахишвили задержался на Арчиле Тевдорадзе, тучном, седом симпатичном человеке в очках. На первый взгляд в нем ничего не было от ученого, хотя его исследования котировались в научных кругах более высоко, чем исследования самого Кахишвили. Во всем Союзе Арчил Тевдорадзе пользовался славой первоклассного экспериментатора и если не был оценен, как другие коллеги его ранга, то это объяснялось скромностью самого ученого.

«Этот никогда мне не изменит. Достойный, некриводушный, но пойдет ли он со мной в бой?» — подумал вдруг Кахишвили и спросил:

— Где же остальные?

Все пожали плечами.

Он снова нажал на клавишу селектора и повторил вопрос секретарше:

— Где остальные?

— Я вызвала всех, о ком вы говорили! — послышался в кабинете голос Марины.

— Пригласите ко мне заведующих отделами и секретаря комсомольского бюро.

В ожидании недостающих в кабинете воцарилась тишина.

«Зачем я созвал совещание? Разве я вчера намечал провести его? О чем я стану говорить?»

Кахишвили понял, что в нем хозяйничает какой-то второй Отар Кахишвили или кто-то еще. Именно он заставил собрать совещание, он же вызвал людей. Он отдавал распоряжения, не обдумав, зачем все это нужно.

Он недовольно покачал головой.

Все молчали. Раньше такого не наблюдалось. До начала совещания все разговаривали друг с другом, правда, вполголоса, соблюдая этикет, но тем не менее разговаривали. Шутили. Негромко смеялись. Так было при жизни академика Георгадзе, так продолжалось и после него. Что же произошло сегодня? Почему все как воды в рот набрали? Почему всеми овладело траурное настроение?

«Может быть, все до единого читают по моему лицу, что терзает меня? И утром секретарша испугалась при виде меня. Неужели у меня такой трагический и болезненный вид, что отбил у людей охоту даже перешептываться?»

Директору неудержимо захотелось посмотреть на себя в зеркало. Молчание становилось невыносимым. Он поднялся из-за стола. Не дожидаясь прихода заведующих отделами, прошел в комнату отдыха. Едва закрыв дверь, сдернул очки, положил на стеклянную полочку и кинулся к зеркалу. Усталый, надломленный мужчина глянул на него оттуда. Кахишвили не смог смотреть в глаза собственному отражению и перевел взгляд на синюшные губы.