Спираль

— Как же нам быть? Я готов пойти к ректору университета, готов выполнить второй пункт ваших требований, чтобы вы смогли в оставшиеся полгода сдать за три курса, защитить диплом, и сразу поставлю вопрос о присвоении вашей дипломной работе кандидатской степени. Я верю, что она этого заслуживает. Я незнаком с ней, но, клянусь вам честью, верю искренне. Я не замедлю с рецензией и с рекламными статьями в прессе. Но вы же прекрасно понимаете, что до конца января нам не избежать неслыханных доселе баталий. Я самое большее на два месяца могу оттянуть открытие сейфа. Никто не даст мне права на большую проволочку.

— Я понимаю, я прекрасно понимаю, что через два месяца сейф непременно откроют.

— Затем, как вам ясно, все погибнет. Нельзя ли нам дня за два, пусть за день до официального открытия взять труд и приберечь его? А когда сейф откроют официально, когда опишут и оформят актом хранящиеся в нем материалы, мы снова запрем в него наше исследование № 13. Как вам мой план? — Глаза Кахишвнли блестели от радости. Он был уверен, что нашел единственно приемлемый выход.

— Я, к сожалению, не могу разделить ваш восторг! — Рамаз бросил окурок в пепельницу. — Допустим, мы изъяли труд академика не за два или один день, а даже за час до открытия. Куда мы денем папку, куда пристроим исследование мирового значения? Где поместим бесчисленные данные экспериментов? У кого будет храниться труд, у вас или у меня?

— У ко-о-ого? — растерялся директор.

— Да, у кого? Я с первой минуты вдалбливаю вам, что главное в наших отношениях — откровенность. Поэтому поговорим начистоту. Я не доверяю вам и не могу доверить исследование ныне покойного академика. А вы? Вы доверяете мне? Если доверяете, весьма польщен. Я забираю труд, сохраняю его и возвращаю в сейф, едва закончится официальная опись документов и вещей бывшего директора. Доверяете?

Кахишвили беспомощно поднял глаза на Коринтели. Но тут же, почувствовав стыд, понурился и уставился в стол.

— Вот видите, я не обманулся, и вы не доверяете мне. Скажу вам больше, если доверяете, я принесу вам свои извинения и сейчас же перестану считать вас серьезным человеком.

— Что же нам делать? Еще раз повторяю вам, я могу оттянуть открытие сейфа на два месяца. Пятого октября — семьдесят пятая годовщина со дня рождения академика. Считайте, что пятое октября — крайний срок. Вы видите какой-нибудь выход?

— Вижу.

— А именно?

— Сейф нужно опечатать.

— Какой здесь резон? Академия назначит день открытия, создаст комиссию, доставят из Москвы мастера и откроют сейф. Им не помешают наляпанные нами сургучные печати.

— Сейф не откроют еще два года. Более того, два года с двумя месяцами.

— Почему не откроют?

— Не думайте, что я сейчас, сию минуту придумал то, что говорю вам. У меня все заранее обдумано, взвешено и решено.

Спокойный и уверенный вид Коринтели внушал надежду директору института.

— Открытие сейфа состоится только через два года и два месяца, в семьдесят седьмую годовщину академика, точнее, пятого октября, в двенадцать часов ноль-ноль минут.

К сожалению, велеречивая фраза Коринтели разочаровала Кахишвили.

— Почему же не раньше?

— Потому что старый академик оставил завещание, один из пунктов которого гласит — открыть сейф на третий год после моей кончины, в день моего рождения, ровно в двенадцать.

— Завещание?! Где оно?

— Я знаю где.

— Вы действительно знаете?

— Какой мне смысл врать? — рассмеялся Рамаз.

— Ясновидение? — Страх снова приковал директора к креслу. — Я вам верю, всему верю, однако…

— Опять «однако»? Как ни усердствую, никак не заслужу вашего доверия.

— Что вы, мой милый?! Как можно, извините меня! Я просто сбит с толку, сегодняшнее испытание явилось для меня полнейшей неожиданностью. Однако…

— Все-таки «однако»? — вспыхнул Рамаз.

Директор института потерял почву под ногами. Коринтели разговаривал с ним как с подчиненным, и затравленный Кахишвили чувствовал, что у него уже не хватает ни энергии, ни воли указать тому, кто здесь старший. Он понимал, что вожжи в руках молодого человека и тот правит куда ему заблагорассудится.

— Нет, вы меня не поняли! Я только хотел спросить, где завещание?

— Я объясню вам. Только одно условие: за завещанием должны идти трое — вы, Арчил Тевдорадзе и секретарь партийного комитета.

— Зачем? Что я скажу им, почему так коллективно и почти официально?

— Не волнуйтесь. Наберитесь терпения и слушайте меня внимательно. Вы завтра же начнете сокрушаться, что давно не навещали вдову академика. Играйте роль доброго, внимательного, благородного человека, воздающего предшественнику по заслугам. Неплохо будет, если захватите с собой и председателя месткома. И причина есть. Вы должны ознакомить вдову усопшего с результатами недавнего совещания и доложить о мероприятиях, призванных увековечить память академика.

— Да? — Разинув рот, Кахишвили воззрился на молодого человека.

— Лучше побеседуйте с ней в кабинете. Расспросите уважаемую Ану о житье-бытье. Успокойте ее, между прочим расскажите о совещании, во время разговора естественным движением снимите с полки второй том астрономической энциклопедии.

— А дальше? — истерически взвизгнул директор, настолько невыносимой показалась ему короткая пауза, выдержанная Коринтели.

— Дальше — ничего. Во втором томе найдете запечатанный конверт.

— Допустим, нашел! Дальше?

— Никаких «допустим», — снова вспыхнули глаза Коринтели, — В первый момент изобразите приятно взволнованного человека. Письмо отдайте вдове, а когда несчастная отведет душу слезами, спокойно скажите: «Уважаемая Ана, может быть, вы предпочитаете ознакомиться с завещанием без лишних свидетелей? Если вы желаете, мы ни на минуту не задержимся».

— А вдруг она захочет читать одна?

— Не тревожьтесь. Она не захочет по одной простой причине. На конверте написано: «Дирекции Тбилисского института астрофизики». А если она все-таки выразит желание прочитать письмо в одиночестве, еще лучше, оно написано так, что после прочтения она непременно позовет вас и вручит его лично вам. Если придется идти к ней вторично, чему я не верю, ни в коем случае не ходите один. Возьмите тех людей, которых я назвал.

— Я уверен, вам известно, что написано в этом письме или завещании.

— В завещании черным по белому, крупными буквами, как это было свойственно академику Георгадзе, написано: «В случае моей смерти, по определенным научным соображениям, сейф открыть через два года, в день моего семидесятисемилетия, пятого октября, в двенадцать часов дня». В завещании есть еще несколько пунктов, но для нас главный этот. Понятно?

— Понятно, но до меня не доходит, какая нам выгода от этого завещания. Два года — это целый век для современной науки. Какую ценность будет иметь исследование Георгадзе через два года?