Спираль

«Что со мной? Откровенно говоря, с какой стати мне нервничать? Что, в конце концов, сказал мне Рамаз Коринтели, чтобы впадать в панику? Прибегая к терминологии дельцов, просто-напросто предложил войти с ним в долю, вот и вся недолга! И разве до его появления я не нервничал? Что портит мне кровь? Разумеется, исследование, исследование академика Давида Георгадзе. Весьма значительный научный труд, который во что бы то ни стало я должен заполучить».

Он уже поручил одному московскому другу найти мастера по сейфам. Разумеется, он утаил, что собирается конфиденциально договориться с мастером о тайном вскрытии сейфа. Через месяц после того, как труд академика перекочует в ящик письменного стола нового директора, можно будет снова вызвать мастера в Тбилиси и устроить торжественную церемонию открытия.

«Разумно ли доверять незнакомому мастеру?» — засомневался Кахишвили.

«Мой замысел, безусловно, связан с большим риском. Что если Рамаз Коринтели действительно одарен сверхъестественной способностью?! Он же заранее раскусит мой замысел! Тогда остается поставить крест на своей жизни».

Кахишвили открыл кран умывальника. Сначала промыл холодной водой глаза, затем ополоснул лицо и стащил с вешалки полотенце.

«Имеет смысл взять его на службу, приглядеться получше. Если он в самом деле ясновидящий, он узнает и шифр. Если же нет, я разоблачу его и выставлю со службы как шантажиста. Главное, следить за всем, что говорю, чтобы избежать провокации в будущем. Когда труд окажется в моих руках, я вторично проведу успешные, уже проверенные академиком эксперименты. А дальше что бог даст. Мне, вероятно, будет нетрудно развязаться с Коринтели. На худой конец, если не удастся, возьму его соавтором. Среди ученых все равно заговорят обо мне. Я, и только я буду главным героем прессы, радио- и телепередач, всевозможных интервью. Никто и не вспомнит фамилию безвестного молодого человека».

Словно стряхнув с плеч тяжелый груз, директор приосанился. Душа его воспарила, и он подвел итог:

«Черт с ним, если другое не удастся, возьму соавтором. В глазах всех истинным автором буду все-таки я. Я, директор института астрофизики, профессор Отар Кахишвили, а не вчерашний студент и зеленый лаборант Рамаз Коринтели, выпестованный, поставленный на ноги и выведенный на научную арену именно мною. В конце концов, его рост и выход на широкую дорогу науки запишутся на мой счет, на счет воспитателя, ищущего таланты, заботящегося о будущем нашей науки, на счет бескорыстного человека, истинного сына отечества, ученого и деятеля, разделившего лавровый венок со своим учеником и ассистентом».

Директор почувствовал, как кровь веселее заиграла в жилах. Снова посмотрел в зеркало. Заметил с радостью, что в глазах появился блеск. Протер лежавшие на стеклянной полочке очки, тщательно заправил дужки за уши и уже собрался идти в кабинет, как сердце его снова сжалось, снова обнаружились на небе черные тучи.

«Но… но чиста ли душа этого Коринтели? Не связан ли он с нечистой силой?

Все возможно, и моя дорога ведет не в рай».

Отар Кахишвили провел рукой по волосам, энергично распахнул дверь и вступил в кабинет.

Все, кроме Тамаза Челидзе, заведующего центральной лабораторией, как сговорившись, сидели и молчали. Челидзе курил у окна. При появлении директора он подошел к столу, раздавил сигарету в пепельнице и сел на стул у окна.

— Мне кажется, вы заждались, я прав? Прошу прощения! — Улыбаясь направо и налево, Кахишвили устроился в кресле и оглядел собравшихся, не торопясь начинать заседание. Он чувствовал, что все же волнуется, и не хотел, чтобы это обнаружилось, когда он начнет говорить. — Вы, видимо, удивлены. Сегодня мы не собирались заседать.

Директор остановился. Он как будто ждал, что кто-нибудь выскажется. Но ни у одного из сидящих не замечалось желания задать вопрос или обнародовать свое мнение. Избранные представители института не принимали всерьез главенство равноценного им ученого. Поэтому на заседаниях не ощущалось той теплой, деловой атмосферы, которая, бывало, царила здесь во времена академика Георгадзе. Все шли на заседание в кабинет Отара Кахишвили, словно исполняли обязательный, но в то же время абсолютно бессмысленный ритуал.

— Сегодня мы не будем говорить о научных или текущих организационных вопросах. Со дня кончины Давида Георгадзе прошел почти месяц. К сожалению, из-за вступления в новую должность нам было некогда вспомнить об академике. Хотя смело можно сказать, что мы не обходили вниманием ни его могилу, ни семью. Все прекрасно понимают, с какими сложностями связана передача столь крупного исследовательского института в другие руки, что само по себе дело сложное и трудоемкое. К тому же требовалось утрясти множество формальностей. Я как будто хорошо знал структуру, своеобразие и проблемы нашего института, однако, столкнувшись вплотную с делами, был поражен, сколько оказалось незнакомого. Естественно, я обязан был быстро вникнуть в тысячи мелочей. К сожалению, не могу утверждать, что во всем разобрался. Многие вопросы еще требуют глубокого изучения и осознания. Но так или иначе, основная работа проведена, и сегодня мы уже можем обсудить, что нужно сделать для увековечения имени Давида Георгадзе. Правда, сейчас август, многие наши коллеги в отпуске, но давайте тем составом, что есть, выскажем свои предложения. Откровенно обменяемся мнениями, что мы сделаем и как будем действовать. Обстоятельно обдумаем каждое предложение и вынесем необходимое решение.

Кахишвили чувствовал, что волнение улеглось. Его улыбка уже не была вымученной и деланной. Ощущая полную раскрепощенность, он закурил, откинулся на спинку кресла и с удовольствием затянулся.

Установилась тишина. Никто не спешил изливать душу.

— Высказывайте ваши соображения. Никто из вас, вероятно, не думал над этим вопросом, я тоже не думал. Прямо сейчас, в импровизированной беседе, вероятно, скорее родятся живые и практические предложения.

Кахишвили не кривил душой. Он действительно пребывал в полном неведении, когда загорелся собрать сотрудников. Он не знал, о каких вопросах, о каких проблемах поведет разговор. В тот миг, когда он вызывал людей, ему в самом деле казалось, что «кто-то», именно «кто-то», вселившийся в него, диктовал ему провести собрание. Как по наитию, он вдруг начал разговор о покойном академике, неожиданно, необдуманно, сплеча. Видимо, так и нужно, решил он, полный спокойствия. Чувство удовлетворения овладело им. Он понял, что первый практический шаг к осуществлению его замысла сделан. И уже не имело никакого значения, сделал он его самостоятельно или вчерашняя беседа с Рамазом Коринтели подвигнула его на этот шаг. Главное, что первый шаг сделан. Сделан достаточно энергично и целенаправленно.

Он покосился на сейф, на коричневый, украшенный завитушками, но все равно угрюмый сейф, который, точно арестант на суде, стоял в углу, в обшитой дубом нише. Стоял хоть и смирно, но гордо и с достоинством.

— Почему вы молчите? Неужели вам нечего сказать?

Многие пожали плечами.

Только Тамаз Челидзе выразил желание высказаться и встал.

— Что нам сказать? Откровенно говоря, я не думал над этим вопросом. По-моему, обессмертить Давида Георгадзе должны его собственные научные исследования. Все остальное сделано, в чем, в первую очередь, заслуга правительства и Академии наук. Одна из тбилисских улиц будет названа именем академика, какой-нибудь из средних школ Тбилиси присвоят имя Давида Георгадзе. Будет проведен всесоюзный симпозиум, который по срокам совпадет с годовщиной его смерти. Президиум Академии позаботится и о научном наследии академика. Что еще зависит от нас?

— Вы правы, — директору явно не понравилась речь Тамаза Челидзе. — Но кто конкретно позаботится о приведении в порядок научного наследия Давида Георгадзе? Разумеется, мы! Сын академика пропал бесследно. Вдова Георгадзе, уважаемая Ана, так немощна и убита горем, что сомнительно, чтобы она в чем-то оказалась нам подмогой. Мы должны просмотреть архив ученого, изучить его, привести в порядок, подготовить к публикации. Согласитесь, что многотомное издание трудов Давида Георгадзе — необходимое и неотложное дело.

— Архив подождет. Первым долгом следует найти и опубликовать последнее исследование академика! — выкрикнул Нодар Одишария, заведующий отделом физики элементарных частиц. Одновременно он выразительно посмотрел на Тамаза Челидзе, словно говоря: если ты закончил, позволь мне.

И, словно уступая ему дорогу, начальник центральной лаборатории сел и закинул ногу на ногу.

Нодар Одишария неторопливо поднялся.

— Не надо вставать, говорите сидя.

— Спасибо! — Одишария снова опустился на стул. — Насколько мне известно, пять последних лет жизни Давид Георгадзе отдал расчетам и доказательству существования радиоактивного излучения нового типа; мне думается, что ни один из нас не знает, на каком этапе прервал он исследование. Если вспомнить фрагменты из замечаний академика, позволительно предположить, что проблема была им решена. Если он даже не довел дело до конца, то, по-моему, был в шаге от цели. К подобному заключению, вероятно, пришли все. В последний год жизни глаза Георгадзе вечно лучились радостью. Он как будто стал более энергичным и темпераментным. Больше открывал перед нами душу, раньше ему это не было свойственно. Мне кажется, что подобное оживление было следствием огромной научной победы. Я не специалист в этой области, радиоактивность далека от сферы моих исследований, сие есть ваша специальность, батоно Отар, но я с огромным интересом ожидаю обнародования труда Давида Георгадзе. Где последнее исследование академика? Где теоретические выкладки и материалы непрерывных экспериментов, проводившихся на протяжении пяти лет?