Спонсор

– Иногда.

– Это как?

– Вот так… – написала она и прислала мне фотку бейджика на английском. Там я видел ее имя и настоящую фамилию – Нойманн. Прежде все аккаунты у Рады были подписаны фамилией Вулф. Но она уже говорила, что восхищается творчеством Вирджинии Вулф и лишь потому взяла себе за псевдоним ее псевдоним.

– Я официантка.

– А почему тогда работаешь иногда?

– Это не постоянная должность. Я не могу работать каждый день.

– Конечно, ты же слишком умна для этого.

– Типо того. Словом, я работаю только на фуршетах, серьезных концертах и конференциях.

– Элитная официантка.

– Выгляжу на работе именно под это описание. Но, если тебе хоть что-то было бы известно об этой профессии, ты бы так не говорил…

– Ибо звучит, как элитная проститутка.

– Точно. И почти так и есть…

– Ты серьезно? Подрабатываешь?

– Нет, дурень. Просто так себя ощущаю.

– Почему? Гордость?

– Даже не в ней дело. Я выбрала работать редко, но чтоб за это достойно платили.

– Чтоб отмучиться и дать себе время перевести дыхание?

– Да, я как погляжу, ты все же в теме.

– Я работал на кухне.

– Правда?

– Ога. Посудомойщиком. Тоже, знаешь ли, не райские кущи. Но это было еще в школе, в летние каникулы…

– О, так ты из наших. Но, знаешь, я тебе точно скажу, что на кухне – лучше. Там об тебя ноги вытирает лишь твой коллектив. На фуршетах же об тебя ноги вытирают сотни гостей. И каждый раз это вроде разные люди. Но, ощущение, что один и тот же. Они распускают лапы, предлагают допить из их фужера, кидают в посуду окурки так, словно мы не за столом им прислуживаем, а их личные секс-рабы. Они всегда думают, что если ты работаешь официанткой, то заодно и проституткой. Им кажется, что они могут разговаривать с тобой, как им вздумается и что им за это никогда ничего не будет. Ты словно коврик на выходе из рынка – если и не наступят каждый дважды за визит, так точно плюнут в рожу.

– Так. Знай, что я не позволю тебе так говорить о своем прекрасном лице.

– Еще скажи: симпатичном! – даже возмутилась она, хотя оба мы понимали, что даже у полуслепого калеки не повернется язык так сказать о ней сейчас.

– Для меня ты прекрасна. И я не ослеплен чувствами. Вполне себе рационален и адекватен. Просто вижу твою истинную красоту. В тебя немного вдохнуть жизни и ты расцветешь. Скажи лучше, как ты поступаешь с козлами на вашем фуршете? Защищаешь себя?

– Когда-то я выглядела лучше. И, да, конечно, я не позволяю им все, что вздумается. Нам просто положено молчать и когда уже совсем припечет, звать супервайзера. Некоторые из наших мстят прямо во время фуршета.

– Покажешь фото из прежней жизни? И скажи, как мстят?

– Не хочу. Но я точно была привлекательнее в сто раз. Мне даже доводилось слышать комплименты от красивых людей. А прочие официанты на работе обязательно как минимум плюнут в еду – и это самый лучший вариант…

– Я уверен, что так и было. Ведь внешность чужая – это просто дело вкуса. Кому-то не нравятся жиртресты, и они на кости бросаются. А кто-то и не взглянет на фитнесняшку, противно морщась. Кому-то подавай блондинок с темными глазами, а кто-то только светлоглазых воспринимает за идеал. Мне вот всю жизнь нравились низенькие женщины, хотя я визуально в паре лучше смотрюсь с девушками, которые намного выше меня и в постели с ними забавно. Но фишка в том, что для любви все это не имеет значения. И для удовольствия тоже. И даже для приключений. А ты, скажи, плюешь в чужую еду?

– А я для тебя кто, очередное приключение? И, нет, конечно, я себя уважаю, чтоб не опускаться до мстительности. Просто не даю козлам распускать руки и изо всех сил стараюсь молчать. Иначе беды потом не оберешься. У нас там и драки случаются… Как раз в основном на этом фоне.

– Фу. Грубо как! И даже пошло. Не надо оскорблять мое видение мира. Я исконный полиамор, таким родился и таким помру. И не дам оскорблять свою веру. А на счет работы, мне кажется, что тебе просто надо ее поменять, раз она тебе так не нравится. Тебя никто не заставляет там работать.

– Не хотела тебя ранить. Я не против полиамории! Просто не пробовала так и даже не смотрела на мир через честности призму. А с работой я тоже так думаю, просто никак не решусь. В моем случае очень сложно найти что-то подходящее. Необязательное, без ежедневного графика. Я правда, работаю, когда могу. И все свои сильные, лучшие дни не пропускаю. Знаешь, среди наших там всякий сброд работает и они бывают подпишутся на событие и время утвердят, а потом в последний момент не приходят. Так вот я у супервайзера в специальном списке на случай экстренной замены, она мне доверяет и первой зовет если что-то такое случается. Это серьезное достижение в нашей сфере. Я и зп потому получаю другую, не как все.

– А я именно честен, говоря, что у нашей пары есть серьезный шанс стать самой счастливой! Мы можем сделать это! Любовь витает в воздухе и лишь от нас одних зависит, что там ждет впереди. Будем ли мы потом друг другу грустным воспоминанием или… Знаешь, а ты молодец. Я верю в людей, в силу духа. Видишь, ты описываешь, что все плохо. Прямо на крайней черте стоишь. Но ведь не перешагиваешь. Это и есть мега классно!

– Будем ли мы потом друг другу грустным воспоминанием или веселеньким – ты хотел сказать? А на счет анализа моей жизни… Знаешь, я уже побывала там за чертой, и сейчас нахожусь на серьезной ступени эволюции. Да, для меня и это все достижение. И я знаю, что когда-либо я выберусь из этой темноты. Когда-нибудь, когда наберусь храбрости.

– Я всегда буду иметь в виду не то, что ты имеешь виду, мол мы лишь на время вместе. Ведь чувствую иначе! Мы можем быть вместе навсегда. Особенно, если ты сама дашь шанс этому произойти. И еще: расскажешь, что за фамилия у тебя такая? Нойманн – это же немецкий… Я не то, чтоб разбираюсь, но немного визуально языки различаю.

– Я мне кажется больше не верю в любовь. А фамилия – мамина.

– Я прилечу и ты сразу во все поверишь. Расскажешь про маму?

– И тебя не пугают перспективы после нашей встречи? Даже, если все будет хорошо и я в реальной жизни тебе понравлюсь так же, как издалека, что дальше? Мама же, как ты понимаешь, была немкой. Она оставила нас с отцом давным давно. Прежде мы жили в Германии, я там и родилась, но уже сознательное детство произошло здесь, в Киеве. Папа отсюда. Маму помню смутно. Опережу твой вопрос: немецкого не знаю. Только фамилия ее и говорит о корнях. Но на самом деле мы никогда не были близки, она мне чужая. Вот папа – да, мой ангел-хранитель и я, наверное, только благодаря ему жива. Не могу сделать ему больно. Он очень любит меня.

– Какие перспективы меня могут напугать? То, что ты самый скрытный человек на свете? Что у тебя нет жилья и работы? Что ты в тяжелом состоянии морально? Ха! Это разве то, что должно меня напугать или хотя бы насторожить? Нет, детка, этим меня не проймешь. Я доверяю своим чувствам и верю, что раз уж мы встретились значит мне это очень по жизни нужно. Ты мне нужна! А про родителей, расскажи еще, пожалуйста. Ты сама папу, получается, любишь или нет – не пойму? Если тебя заботит, что будет с ним, коли уж с тобой что-то случится, значит ты не сухарь. И не все потеряно. А что же с мамой? Тоже не могу понять. Что с нею случилось? Немецкого не знаешь, но там ты жила в раннем детстве. А украинский? Наверное же в школе изучала? В семинарии?

– Я не имею за душой ничего. Вот, что ты видел сегодня на фото и еще один пластиковый пакет под кроватью. Это должно напугать человека, говорящего о всей будущей жизни вместе. И если тебя это не отталкивает, значит с тобой самим что-то не так. Почему мама ушла я не знаю. Папа болезненно вспоминает ее. Наверное, он обижен за меня, за себя, за нас. Словом, вообще ничего не рассказывает. Знаю только, что она бросила нас, что у нее другая семья. Я люблю отца и забочусь о нем так, как могу. У него из-за меня и без того много проблем. Языка не знаю не маминого, не папиного. У нас ни там, ни здесь не учили на украинском, все на русском. Так что, так себе я украинка. Разве что, открытку к восьмому марта могу подписать на местном, да и то потому, что рекламные щиты на улице видела много раз.