Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев

Всадница оказалась девочкой, явно крестьянской, годков не старше семи-восьми. В более приличном состоянии она, наверное, была если не красивой, то по крайней мере симпатичной и миленькой. Рот широковат, глаза чуть навыкате, с возрастом это, скорее всего, обретет неприятные, даже отталкивающие черты. Но сейчас ребенок выглядел трогательно-мило, как лягушонок, если не считать огромного синяка на четверть лица. Светлые волосенки слиплись от пыли и крови. Платьице казалось хорошо, аккуратно сшитым, хотя из обычной домотканой материи. Маленькая яркая ленточка, наверное, служила украшением, теперь она поменяла цвет, будучи запачканной красным. Ребенок в полубеспамятстве хватался за гриву животного и, когда Бьярн остановил мула, девочка с жалобным выдохом окончательно лишилась чувств. Кадфаль поймал ее, осторожно уложил на расстеленный Марьядеком плащ. Елена уже была рядом, со склянкой водки для рук. Шапюйи очнулся, попробовал отползти дальше, но Гамилла снова молча показала веревку, и племянник правоведа вернулся на четвереньках. На воротник Шапюйи капала кровь, но слабенько, в целом хорошо рассчитанный удар повредил голове Кондамина минимально.

Любопытно, подумала отстраненно лекарка, осматривая девочку в поисках ран. Убитый арбалетчицей мальчик примерно того же возраста, может чуть старше, никаких особенных чувств у компании не вызвал — помер и помер, сунули в яму, кратко помолились, дело с концом. Здесь же у всех проснулось какое-то сострадание, размягчение душ.

— Порез на голове, — вынесла вердикт лекарка. — Видимо она бежала, вслед кинули что-то, скользнуло по черепу. Сотрясение наверняка есть. Нужен отдых, питье и бульон. В остальном все в порядке. Ну, почти.

— Но кровь?.. — заикнулся Гаваль. — Столько крови…

— Не ее. С ребенком обошлись плохо, совсем недавно. Свежие побои, ее ударили несколько раз, я бы сказала, рукой в кольчужной перчатке. Но все лечится отдыхом и припарками. Порез надо зашить. С теплой водой и бритьем. Не здесь.

Витора сглотнула, отступила на пару шагов, переставляя ноги как лишившаяся зрения, кажется, служанка едва удерживалась от приступа истерической паники. Артиго же наоборот, медленно подошел ближе, не отрывая взгляд от окровавленного личика. Юный император смотрел на девочку слишком странно и сосредоточенно. Елене этот взгляд не понравился, да и Витору надо бы успокоить, но пациентка требовала внимания, и женщина решила — спутники обождут. Психотерапией можно заняться и позже.

Бьярн поискал глазами Шапюйи, найдя, щелкнул пальцами:

— Эй, ты, знаешь ее?

Горожанин встал, подошел, спотыкаясь на каждом шагу, всмотрелся.

— Д-да, — выдавил он в конце концов.

— Не врешь? — строго осведомился рыцарь.

— Нет! Это Веретенница. Дочка вдовицы с южного конца. Мужа весной заели в лесу, с той поры бедует. Девочку брали с собой, когда телеги гоняли с ночевой. Она по всяческой заботе мастерица, штопает платье как мать, готовит хорошо, притом легонькая, ест мало, места занимает немного. Годный помощник в дороге. А если…

Тут Шапюйи осекся.

А если сгинет, дочку вдовицы не жалко, закончила про себя Елена.

Веретенница, что за имя? Затем лекарка поняла — «Веретенница» это, скорее всего, прозвище, от веретена. Как говорил покойный Буазо, у селян женщинам часто не дают личные имена, ограничиваясь кличками. А деревня то большая, коль у нее отдельные концы имеются. Флесса как-то обмолвилась, что восемь-девять дворов — уже приличное селение. Два-три встречаются нечасто, однако и чем-то удивительным не считаются. Даже один единственный двор вполне может называться деревней, тогда его называют «пашенным».

Здесь скудные познания Елены относительно администрирования сельской жизни закончились, и она смочила водой из фляги тряпицу, чтобы вытереть девочке лицо. Ребенок находился в глубоком обмороке, но дышал ровно, хорошо. Несмотря на страшный синяк, переломов лицевых костей лекарка не обнаружила. Видимо ударили открытой ладонью, дав пощечину, а не кулаком. Если до заката положить ребенка в тепло и обеспечить уход, скорее всего, отделается головной болью и тошнотой дней на пять-шесть.

Но кто же ее так?.. Злободневный вопрос.

— Что делать будем? — спросил Бьярн и тут же сам себе ответил с какой-то непонятной уверенностью, будто изнутри седого искупителя проступил несгибаемый стержень. — В деревню повезем. Там помогут.

А у тебя, старый убийца, тоже наверняка очень интересные скелеты в шкафу имеют место быть, подумала Елена, оттирая засохшую кровь. Ты не всегда спасал девочек и помогал странникам, с таким оружием и с такой физиономией. Какие же грехи искупаешь, страшная ты людина?..

Вслух же сказала:

— Девочку следует отправить в деревню, это безусловно. А надо ли нам туда идти — все еще вопрос.

— Смотрите, — пробормотал Кадфаль, тыча пальцем в небо. — Не к добру это…

Закат и в самом деле поражал, однако не красотой, а суровым величием на грани ужаса. Тяжелая, низкая пелена облаков надвинулась с запада словно преследуя раненого ребенка. Тучи прикрыли солнце и, будучи подсвеченными закатом, обрели цвет кирпичной пыли, основательно перемешанной с песком. Эта красно-желто-бурая масса неспешно катилась навстречу подступающей ночи, как удивительный самум или другой ветер пустыни, что рвет и терзает плоть колючим песком. Воздух кругом пожелтел, напитался мельчайшей пылью, которая тут же осела на одежде, пачкая и без того не отличавшуюся чистотой материю. В кирпичной массе далеко-далеко сверкнула молния, начали падать крошечные капельки воды, но редко, так, будто небеса жадничали делиться с землей запасом влаги.

Гаваль озирался в поисках укрытия, он первым сообразил, что даже малость воды сделает пыльную одежду грязной. А стирка, даже аккуратная (хотя где здесь найти аккуратных прачек?) не пойдет на пользу и без того изношенному платью Армии.

Елена выругалась, менестрель повернулся к ней, изобразив недоумение. Женщина показала ему ладонь, поймала очередную капельку слабого дождя и лизнула, прокомментировав:

— Кислота.

Гаваль попробовал сделать так же и безмерно удивился — дождь и в самом деле был кисловат. Чуть-чуть, наподобие сильно разведенного яблочного уксуса. Но все же был.

— Дурное знамение, — прошептал он, невольно поддавшись апокалиптическому настроению Кадфаля. — Поистине дурное.

Глава 9

Глава 9

Один за другим члены Армии пробовали воду языками, бледнея и серея, в зависимости от темперамента и степени загара.

— Истинно, Господь призывает нас, испытывает и взвешивает.

Поначалу никто не понял, чьи уста вымолвили сие. Артиго вообще говорил мало, не считая Хель, с которой он вел частые и долгие беседы, но, как правило, таковые происходили наособицу, без лишних ушей. А если говорил, но кратко и строго по делу. Теперь же… Юный император встал еще ровнее прежнего (хоть это и казалось невозможно), заложил руки за спину и начал говорить — холодно, размеренно, отмеряя каждое слово как на проповеди. То ли мальчик гениально импровизировал, то ли (не)удачное стечение обстоятельство толкнуло его поделиться со свитой тщательно обдуманным вИдением.

— Пантократор защищает нас, рука Его направляет, подгоняя. Суровость Его на деле милосердная доброта. Покорность Богу — вот, что надлежит избрать нам!

— О чем т… — Хель осеклась и в последний момент исправилась. — Вы?

Артиго повернулся к ней и тем же замогильным тоном произнес:

— Пантократор ведет нас. Там, где мы ошибаемся, он отнимает, уча жертвой за немыслие. Там, где замираем в незнании, посылает знаки, указывая путь. Перед нами лежали многие дороги, но Бог желал, чтобы мы пришли именно сюда. В это место. В это время. И когда мы заколебались, разве не послал он сразу три приметы? Странник, пообещавший нам приют. Дитя, что нуждается в помощи. И кислая вода с неба…Она пролилась, когда мы заколебались! Куда уж более?