Стаб

Дверь захлопнулась сквозняком, и я вздрогнул, едва сдержав крик. Мне следовало бы радоваться, что всё разрешилось так быстро, без жертв, в мою пользу... Но я не мог.

Я посмотрел на Многорукого, и мне стало по-настоящему жутко.

Что ты такое?

Ответ был очевиден.

И когда я подумал так, он повернулся ко мне.

– А-а, крошечная женщина. Ты прикроешься наконец?

Так я впервые услышал это слово.

ГЛАВА 6

Он сжал голову ладонями, словно она могла расколоться в любой момент. Что бы Многорукий ни сделал с тем человеком, это срикошетило и по нему тоже. За минуту он посерел, его кожа покрылась бусинами пота, дыхание стало рваным.

Оттолкнувшись от стены, он поплёлся к лестнице, поднялся наверх, держась за перила. И на этот раз я слышал каждый его шаг. А потом наверху что-то грохнуло, и я понял, что дело - дрянь.

Через пару минут я нашел в себе силы встать с пола и забрался наверх. Многорукий стоял на коленях перед своими растормошёнными вещами.

– Иди сюда, - подозвал он меня, и я увидел, как сильно у него дрожат руки, в которых он держал... папиросную бумагу.
– Скрути мне сигарету.

– Что ты сделал?
– спросил я, чувствуя свое превосходство в этой ситуации. Он казался невероятно уязвимым, и я понял, что у меня больше не будет возможности узнать то, что я хочу.

– Спас тебя? В очередной раз.

– Что ты сделал с ним?

– О, тебя серьезно это беспокоит после того, как ты умолял его убить?

– Ты... энит?
– спросил я, зная ответ заранее.

– Дебил, что ли?
– прохрипел Многорукий.

– Ты использовал мысленный контроль. Такое могут только эниты.

– И люди из пробирки.

– Неправда, - сказал я, хотя не был в этом уверен.

– Ты только вчера на свет вылупился, а уже споришь со мной?
– когда я не ответил, он проворчал: - Делай, что я говорю, чёрт возьми, если решил тут остаться.

Не знаю как это возможно, но в тот момент я ненавидел и в то же время любил его до беспамятства. Потому что понял, что он меня не отдаст. Он мог ходить по грани, но никогда не переступит ее.

– Возьми больше.

Я собрал в щепотку немного сушёной травы из банки, которую он мне протянул.

– Положи вот сюда. Распредели... А теперь оближи край.

Я не умел скручивать сигареты, о чем ему и сказал.

– Черт возьми, от тебя никакой пользы, - пробормотал Многорукий, когда убедился, что я, действительно, ни на что не способен.

Тонкая бумага рвалась, трава высыпалась. У меня раньше не было проблем с мелкой моторикой, но такой ювелирной работой я никогда прежде не занимался.

Многорукий попытался справиться с этой задачей сам, но его так трясло, что он в итоге зашвырнул всё в угол.

– Сгоняй за выпивкой.

– Что?

– Я тебе дважды жизнь спас, принеси мне целум.

Я уставился на него. Как он себе это представлял? Я же только вчера вылупился на свет. Кроме того? Меня разыскивает отряд Зорких. По этому поводу у меня была целая куча вопросов, но всё что я спросил:

– И где мне это взять?

– Ах да, ты же у нас совсем еще птенчик.
– Он вытащил из вороха одежды футболку и протянул мне.
– Переоденься. Тебя неправильно поймут, если будешь ошиваться по улице с сиськами наружу.

Похоже, если я надену что-то из его вещей, меня тут же поймут правильно. Хотя, как оказалось, он на этом не остановился. Потянувшись к раскиданным по полу вещам, он взял маркер. Его руки дрожали, когда он пытался написать что-то на ткани. Поэтому он толкнул меня на пол и навис, с усилием впечатывая слова в ткань. Большими буквами. Поперек груди. Слева направо. И ещё раз, чтобы наверняка.

– Не елозь.

– Щекотно.

– Здесь?

– Да.

– Ха-ха, а если так? Какая чувствительная доска... кажется, я нашел тебе применение, - бормотал он, уже выходя за границы ткани. Повторяя символы на коже, снова и снова, везде, на руках, на шее... Он впервые оказался так близко ко мне при свете дня, и надо было мне в этот момент вспомнить, что он - не то, чем кажется. Я отвернулся, чтобы не разглядывать его, и поэтому он написал что-то на щеке, которую я подставил.
– Так всем будет ясно, кто ты.

Даже я этого не знаю. А ты за день во всём разобрался? Неужели я так прост?

Приподнявшись, я посмотрел вниз, на исписанную футболку.

– Ну, как тебе твой бронежилет?

– Я не умею читать.

– Даже обидно немного. Я так старался.
– Многорукий упал на софу и закрыл глаза предплечьем.
– И что вы только делали в этом своём приюте? Кроме того, что следили за младшим поколением, драили полы, жрали, дрались и мечтали однажды попасть на глаза какому-нибудь генералу?

Ну, он довольно точно описал нашу жизнь.

– Нас тренируют ещё...

– Даже таких, как ты?

– Всех.
– Я немного оскорбился.

А что со мной не так? Ну... кроме прочего?

– Ты, конечно, был худшим во всех состязаниях.

– Нет, я бегал быстро.

– Сейчас мы это проверим.

Я понял, к чему он клонит, вот только...

– Я не знаю, куда идти.

– Прояви фантазию.

– А?

– Хочу посмотреть, как ты с этим сам справишься.

– Разве мне дадут целум за так?

– Не узнаешь, пока не попробуешь.

Это было бессмысленно.

Я нарочито медленно поплелся к лестнице, спустился с неё и услышал уже у самого порога:

– Думаю, Зоркие всё ещё в городе или ошиваются поблизости. Собаки учуют тебя и тогда тебе крышка, потому что они тоже читать не умеют. Но бегают быстрее тебя, поверь.
– Ладно, по крайне мере он не сказал что-то вроде "пошевеливайся, я ненавижу ждать". Его слова можно было даже принять за заботу...
– И я ненавижу ждать. Так что шевели задницей.

Если бы я знал чуть больше ругательств, я бы, может, и осмелился что-нибудь шепнуть. А так я просто громко захлопнул за собой дверь.

Это было не похоже на меня... Мне хотелось ответить на его злость равной злостью, хотя в прошлом я бы просто тихо ускользнул. Со мной творилось что-то странное, и я еще не определился с тем, нравится мне это или совсем наоборот.

Я решил подумать над этим по дороге... куда-то-там.

Мне нужно было побыть в одиночестве и разобраться с тем, что со мной произошло. То место, которое я стремительно оставлял за спиной, подавляло меня. Не так как приют, иначе. Приют был моим домом, я ничего кроме него не знал, он был скучным, мрачным, все хорошее и плохое было связано с ним (плохого больше). Дом Многорукого представлял собой противоположность всего, что я знал. Он был старым, двухъярусным, с высоким потолком и широкими окнами, он был загроможден вещами, пах пылью, алкоголем и табаком, а по вечерам в нём не горел свет. Но я почему-то впадал в отчаянье от мысли о том, что мог его не увидеть.