Сталин и заговор генералов

Конфликт с «Рейнметаллом» и изменение общей «концепции модернизации» с упором на «автаркийность» в этих вопросах и определенный сдвиг «германской помощи» на второй план, естественно, рождал конфликт Тухачевского с Ефимовым. Это проявлялось и в «жалобах» самого Ефимова. «У меня здесь пару дней сидит Ефимов, приехавший из Кисловодска, — писал Ворошилов 6 декабря 1931 г. Я.Гамарнику из Сочи. — Он горько жалуется на положение с Управлением вооружений и говорит, что М.Н. (Тухачевский) всем занимается, кроме своего управления. Он очень встревожен и просит принимать какие-либо радикальные меры, или, как он говорит, будет поздно. Что тут поделаешь? Пока что нажмите на него, указав, что Сталин может в любой момент заинтересоваться всяким вопросом из круга его деятельности, поэтому он обязан вплотную заниматься делом и все знать, а главное’— обязан почаще и регулярно принимать подчиненных ему начальников управлений. Было бы не худо, если бы на РВС или просто один раз заслушали краткие доклады о положении дела в управлениях — связи, химии, инженерном и, если будет время, то и артиллерийском. Можно это сделать в присутствии М.Н. (Тухачевского), можно и без него. М.Н. (Тухачевскому) пока, до моего приезда, ничего не говорите.

Наш Георгиев, много лет работающий над механической трубкой, как будто бы добился каких-то результатов, Тухачевский утверждает, что вполне удовлетворительных. Ефимов категорически заявляет, что Георгиевская трубка не доработана, а на валовое производство может быть поставлена не ранее 3—4 лет. Ефимов настаивает на немедленной закупке техпомощи у немцев, давно нам ее предлагающих»¹.

Судя по данному фрагменту, отношения между Тухачевским и его заместителем Ефимовым в это время были плохими. Но трения между ними порождены были не только отношениями с «Рейнметаллом». Из текста письма следует, что Тухачевский фактически не занимался в 1931 г. проблемами вооружения Красной Армии, свалив все на своего заместителя. Даже если учесть в жалобах Н. Ефимова преувеличения обиженного человека, вряд ли эти жалобы были совершенно лишены оснований. В чем же было дело? Подобное отношение к порученному делу не похоже на Тухачевского. Что его отвлекало?

Судя по контексту и эмоциональному настрою Ворошилова, назначение Тухачевского на должность его заместителя не вызывало у него большого удовлетворения, хотя Тухачевский в этом качестве был гораздо предпочтительней для наркома, чем Уборевич, отношения с которым у него стали откровенно враждебными. Однако важнее другое: назначение Тухачевского на должность замнаркома было всецело результатом желания Сталина, обусловленного в заметной мере позицией «украинской военной группировки» в отношении Тухачевского. Фактически «проталкивание» Тухачевского в руководство военным ведомст-

' РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 44. Л. 41—51. К.Е.Ворошилов — Я.Б.Гамарнику, 6 декабря 1931 г., г. Сочи //Советское руководство. Переписка 1928—1941. — С. 164—165.

вом со стороны Сталина началось уже в январе 1931 г., когда он был введен в комиссию по танкостроению. Этот факт уже тогда можно было расценить как принципиальное принятие Сталиным «программы Тухачевского» как основы для смены парадигмы модернизации РККА. Это своеобразное «протежирование» Тухачевскому со стороны Сталина, учитывая ранее описанные обстоятельства военно-политической борьбы 1930 г., было следствием не только изменения позиции генерального секретаря по отношению к технической модернизации армии, но и способом нейтрализации^ политической активности и оппозиционности Тухачевского.

Следует обратить внимание еще на одно обстоятельство, бегло упомянутое Уборевичем: «Я чертовски боялся войны в 1930 — 1931 гг. (!), видя нашу неготовность (!)».

Э.Волленберг считал, что «понадобились захват японцами Маньчжурии и резкое ухудшение военного положения, чтобы Тухачевский стал замнаркома»¹. Однако это не совсем так. Причиной возвращения Тухачевского, принятия его «концепции модернизации» и кадровых перестановок в военной элите не было обострение военно-политической обстановки на Дальнем Востоке. Японские войска захватили Мукден и начали оккупацию Маньчжурии только 18 сентября 1931 г. При этом боевая тревога в ОКДВА еще не объявлялась. Численность войск, находившихся под командованием В.Блюхера, оставалась неизменной вплоть до 1932 г.^{1236 1237 1238}. Японская армия летом 1931 г. технически была слабой. Лишь в июле 1931 г. было принято решение о ее технической модернизации, поэтому она не могла в 1931 г. внушать серьезных опасений советскому политическому и военному руководству'¹. Легкое беспокойство в высших военно-политических кругах начало проявляться только в июле 1931 г.¹²³⁹, т.е. уже после проведенных кадровых перестановок и возвращения в центральное руководство Тухачевского.

¹ Только 5 июля 1931 г. Политбюро ЦК приняло решение о

поездке Ворошилова на Дальний Восток¹. Лишь 14 ноября 1931 г. М.Литвинов беседовал с польским посланником в СССР Пате-ком, а неделю спустя предложил последнему начать переговоры о заключении Пакта о ненападении ввиду осложнения ситуации на Дальнем Востоке. При этом примечательно, что Политбюро 20 ноября 1931 г. предложило Литвинову «сегодня же или в крайнем случае завтра начать формальные Д!) переговоры с Па-теком» по этому вопросу^{1240 1241}. Следовательно, в это время советское руководство еще не решилось менять внешнеполитическую концепцию: западное направление продолжало оставаться приоритетным. Лишь 27 ноября 1931 г. Сталин в письме к Ворошилову поставил задачу заняться «сейчас же организацией ряда серьезных предупредительных мер военного и невоенного характера» на Дальнем Востоке¹²⁴². «Главное теперь — в подготовке обороны на Дальвосте», — совершенно ясно определил внешнеполитические приоритеты Сталин 27 ноября 1931 г.¹²⁴³.

Кроме того, смещение «военной тревоги» с Запада на Дальний Восток вряд ли могло вынудить политическое и военное руководство к радикальному изменению концепции модернизации, к превращению в доминирующую установку — решение «танкового вопроса». Характер дальневосточного театра военных действий, сам противник указывали на нецелесообразность применения танков в качестве приоритетного и решающего средства оперативно-тактических решений и уж тем более формирования-для этого крупных мотомеханизированных соединений. На это вполне обоснованно указывали высшие офицеры РККА, хорошо знакомые с дальневосточным театром военных действий. Танки и мотомеханизированные соединения целесообразно было использовать именно на западном театре военных действий. Однако все это было уже после возвращения Тухачевского в центральный аппарат и после принятия его «программы модернизации» и в ее рамках «большой танковой программы».

5

Советско-германские отношения 1931—1933 гг. и «военная партия* в СССР

Итак, обострение советско-польских и германо-польских отношений, а также охлаждение советско-германских отношений — отчасти это было вызвано стремлением влиятельной группы германского политического руководства к сближению с Францией на антисоветской основе, вплоть до войны против СССР. Отчасти ситуация была обусловлена и переговорами, а затем заключением в начале 1931 г. советско-французского Пакта о ненападении, а также начавшимися переговорами с польским правительством о заключении аналогичного пакта.

В стремлении сохранить и улучшить дружеские отношения с Германией советское руководство на встречах с германскими официальными лицами стремилось всячески затушевать значимость указанных договоров. «Ворошилов самым категорическим образом подчеркивает неизменное чувство дружбы, питаемое здесь к Германии, — сообщал в своем письме фон Бюлову 17 октября 1931 г. германский посол в Москве фон Дирксен. — По его словам, как переговоры с Францией, так и переговоры с Польшей представляют из себя явления чисто политического и тактического характера, которые диктуются разумом. В особенности же ясно отдают себе здесь отчет в отсутствии внутренней ценности договора о ненападении с Польшей... Границы с Польшей Ворошилов считает, как это он подчеркивал в разговоре с Адамом, неокончательными»¹²⁴⁴. .

Мне представляется, что возвращение Тухачевского в центральный аппарат и назначение его на должность заместителя наркома обусловлено было именно новой «военной тревогой» на западных границах СССР. Эта «тревога» носила более сложный и опасный характер, поскольку таила в себе возможность разрыва прежних дружеских отношений с Германией. В связи с усложнившейся военно-политической ситуацией на «западном направлении» советской внешней политики, чреватой возможной изоляцией СССР в условиях ненадежности «германского фактора» его международного положения, согласно аналитической записке французских спецслужб от 24 июня 1931 г. «в русских кругах Парижа стало известно о предполагаемом назначении генерала Тухачевского генералиссимусом (т.е. главнокомандующим. — С.М.) советских армий в случае войны. Это назначение, однако, будет держаться в секрете до дня начала открытого конфликта. Генерал Тухачевский в настоящее время будет находиться в Москве, где станет главным сотрудником народного комиссара Ворошилова. Известно, что этот генерал, называемый «русским Наполеоном», принимал активное участие в Русско-польской войне»¹. Назначение М.Тухачевского могло носить, кроме всего прочего, и знаковый характер: демонстрация антипольской настроенности СССР, ввиду общераспространенного мнения о «полонофобии» Тухачевского, в связи с начавшимися советско-французскими и советско-польскими переговорами, которые весьма обеспокоили руководство рейхсвера.

В контексте этих мер можно рассматривать также спровоцированные дезинформацией ОГПУ сведения о наличии в СССР группы политиков и генералов, настроенных антикоммунистически и националистически^{1245 1246}. На этом сюжете имеет смысл остановиться детальнее.

В декабре 1932 г. от агента А-270 из берлинской резидентуры ИНО ОГПУ получил информацию о том, что его агент по кличке «Сюрприз» узнал от доверенного лица Абвера Г. фон Берга, что советский военный атташе Зюзь-Яковенко в беседе с ним говорил «о работе «военной партии» в СССР и что эта партия развивает в настоящее время большую активность». Г. фон Берг объяснил «Сюрпризу», что атташе тоже состоит членом этой партии. Он пояснил, что «эта партия стоит на антикапиталистической платформе, но в то же время национальна и хочет отстранить евреев от руководства государством». Правда, по словам «Сюрприза», Г. фон Берг объяснил, что на самом деле «военной партии» как организационно оформленной структуры не существует. Речь идет об определенных националистических настроениях, охвативших широкие круги руководства Красной Армии. Со слов «Сюрприза», Г. фон Берг говорил ему: «Красная Армия чувствует себя очень сильной и перед лицом больших внутренних трудностей, переживаемых СССР, ее ожидает в будущем большая историческая задача — взять на себя в нужный момент роль спасителя Отечества в форме сильной и авторитетной военной диктатуры»¹.