Сталин и заговор генералов

В силу сложившейся политической ситуации особую роль начал играть Уборевич. Избранный на 16-м съезде ВКП(б) кандидатом в члены ЦК ВКП(б), начиная с 5 августа по 5 октября 1930 г. Уборевич постоянно присутствует на заседаниях Политбюро ЦК. Усиление его роли вызывало глухой ропот и опасения в средних и высших слоях партийной элиты. «Тов. Ворошилов отшит от работы, его заменили Уборевичем, человеком беспринципным, дьявольски самолюбивым, явным термидорианцем, — рассуждали в кулуарах партийного аппарата¹¹⁹³. — Т. Ворошилов, по сути дела, в Наркомвоене не работает — всеми военными де_: лами занимается главным образом тов. Уборевич, который, как известно, при выборах в ЦК получил несколько сот голосов против. Это в случае интервенции представляет особую опасность в смысле возможности проявления бонапартизма»¹¹⁹⁴.

Итак, в партийных кругах Уборевича не любили, ему не доверяли, его боялись, считая «потенциальным Бонапартом». Но именно эти нелюбовь и недоверие усиливали его зависимость от Сталина. Уборевич был его «креатурой», «его человеком», «его шпагой», управляемым им «генералом».

Таким образом, 1 августа 1930 г. мероприятия по предотвращению возможного государственного переворота были проведены. Позиции Сталина и его сторонников укреплены на уровне политической власти (Л.Каганович), высшей военной власти (И.Уборевич) и Московского военного округа (Г.Векличев и А.Ярцев). Теперь можно было приступить к выявлению «неблагонадежных» и «политически подозрительных».

Уже в конце 1929 г. политическая настороженность стала проявляться и в отношении М.Тухачевского. Это, несомненно, было связано и с особой позицией или, точнее, оппозицией Тухачевского, выраженной им осенью этого года по перспективам военного строительства. От главного «поставщика» информации «по Тухачевскому» — секретного агента О.Зайончковской — потребовали сводную «справку», которая была ею представлена в декабре 1929 г.¹¹⁹⁵ Сталина должны были настораживать адресованные ему весьма решительные и резкие строчки письма Тухачевского от 19 июня 1930 г., возмущенного несправедливой и, как он полагал, лишенной профессиональной объективности, безграмотной и предвзятой критикой его предложений по реконструкции армии. У отличавшегося повышенной бдительностью в отношении окружавших его людей Сталина не могло не вызывать опасений то, что обладавший холодным умом, осторожный Тухачевский позволил себе продемонстрировать «эмоции» и решительность своих позиций, противопоставив их сталинским. Что придавало, кто придавал поведению Тухачевского политическую смелость и даже агрессивность?

Во время работы 16-го съезда партии в кулуарной беседе с Тухачевским Сталин явно имел намерение разрядить возникшую между ними напряженность и пообещал «генералу» внимательно разобраться в его предложениях. И вроде бы ему удалось этого добиться. Однако, когда, находясь вдали от Москвы в отпуске, он считал, что политическая ситуация, наконец, находится полностью под его контролем, чрезвычайное секретное донесите руководителя .ОПТУ В.Менжинского от 10 сентября 1930 г. весьма его обеспокоило. Самые тревожные, самые худшие подозрения обретали очертания чрезвычайно опасной реальности.

18 августа 1930 г. был арестован давний соратник и близкий друг Тухачевского^ многократно уже упоминавшийся выше Н.Какурин. Трудно сказать, соответствовала ли реальная причина его ареста официальной или, правильнее сказать, слухам и мнениям, распространенным по этому случаю среди его сослуживцев по Военной академии РККА. Когда Какурин был арестован, то все они считали, что это произошло из-за его любовницы, красивой цыганки Мелиховой-Морозовой, которую все (и, возможно, не без оснований) подозревали в связях с иностранными разведслужбами. Кроме того, Какурин имел какие-то знакомства с американскими журналистами и исследователями, что также у Особого отдела ОГПУ вызывало серьезные подозрения. Сослуживцы Какурина поговаривали, что обо всем этом ОГПУ получило информацию от ревнивой жены, хотя данная версия, скорее всего, служила хорошим прикрытием для действительного информатора, ранее упоминавшейся «секретной сотрудницы» ОГПУ Зайончковской, двоюродной сестры и конфидентки Н.Какурина¹. Во всяком случае, «дело Какурина» возникло как одно из часто тогда появлявшихся «шпионских дел». Так его первоначально официально квалифицировал и В.Менжинский^{1196 1197}.

Что касается «подозрительных связей» Н.Какурина с американцами, то в этом вопросе ему удалось все убедительно объяснить и снять обвинения в «шпионском» их характере. А вот его отношения с «цыганкой» весьма заинтересовали следователей ОГПУ. Именно по этой линии далее и пошло следствие. Какурин признавался в том, что у «цыганки» часто организовывалиь вечеринки, на которых присутствовали его друзья. Правда, он заявлял, что никаких антисоветских разговоров не велось. В то же время, излагая свои политические взгляды на уровне симпатий и антипатий, Какурин заявлял о своих «антитроцкистских позициях», при этом признавался, что «мои антитроцкистские позиции были не столько защитой официальной линии ЦК, сколько явным несогласием с тем нажимом на крестьянство, который лежал в основе этой платформы»¹.

Несомненно, в этом «пассаже» уже просматривается давление следствия, которое стремилось усмотреть в позиции Н.Каку-рина явные и осознанные симпатии к «правому уклону». Внимание следствия привлек и другой аспект политических взглядов Какурина. Он «признался», что «отчетливо совершенно... ощущал, что формы диктатуры меня начинали не удовлетворять». Наконец, подследственный совершенно четко и определенно «признался»: «Симпатии мои... склонялись теоретически к правому уклону... Я понимал тогда, что в случае успеха правого течения видоизменятся некоторые формы существа Советского Союза, а в связи с этим и диктатуры при сохранении ее основной установки в целом»^{1198 1199}. Это было сказано Н. Какуриным на следствии 23 августа 1930 г. В последующие дни в его показаниях появилась фамилия М.Тухачевского как одного из участников вечеринок, проводившихся у «цыганки». Этот факт не мог не заинтриговать следователей. И вот 26 августа появились признания, так обеспокоившие председателя ОГПУ, а через него и Сталина.

«В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки (Мелеховой-Морозовой), — вспоминал некоторые подробности Н.Какурин. — В Ленинграде собирались у Тухачевского, лидером всех этих собраний являлся Тухачевский, участники: я, Колесинский, Эстрейхер-Егоров, Гай, Никонов, Чусов, Ветлин, Кауфельдт. В момент и после 16-го съезда было уточнено решение сидеть и выжидать, организуясь в кадрах в течение времени наивысшего напряжения борьбы между правыми и ЦК. Но тогда же Тухачевский выдвинул вопрос о политической акции как цели развязывания правого уклона и перехода на новую, высшую ступень, каковая мыслилась как военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон. В дни 7 — 8 июля у Тухачевского последовали встречи и

беседы вышеупомянутых лиц и сделаны были последние решающие установки, то есть ждать, организуясь»¹.

Итак, хронологические рамки событий, изложенных в показаниях Какурина, — «в момент и после 16 съезда», т. е. с 26 июня и после 13 июля. Возможно, Тухачевский задержался в Москве до 15—16 июля 1930 г., поскольку 15 июля прошло первое заседание Политбюро ЦК, избранного на Пленуме 13 июля. 15 июля в отпуск уехали Ворошилов и Орджоникидзе, а 20 июля — Сталин, поэтому оставаться в Москве позже этого срока для Тухачевского было нецелесообразно. Именно в это время «наивысшего напряжения борьбы между правыми и ЦК» Тухачевский предлагал «сидеть и выжидать, организуясь в кадрах». Но именно в это время именно Тухачевский «выдвинул вопрос о политической акции». Имелось в виду установление «военной диктатуры, приходящей к власти через правый уклон» в партии.

Правда, Какурин говорил об установлении «военной диктатуры» лишь как о цели, обусловленной результатами борьбы между Сталиным и «правым уклоном», как о «цели развязывания правого уклона» (так говорится в показаниях), т.е. способа прихода к власти «правых». Я полагаю, что именно так можно расшифровать выражение «развязать правый уклон», который, надо думать, в это время находился в «связанном», политически скованном состоянии.

В ходе «домашних бесед» Тухачевский объяснял своим друзьям и приятелям, в какой примерно ситуации может открыться путь к установлению военной диктатуры. При этом, судя по показаниям Какурина, собеседники, оценивая политическую ситуацию, считали, что борьба между Сталиным и «правым уклоном» утрачивает свою остроту, «затухает» и, следовательно, перспективы для установления военной диктатуры «закрываются». Тухачевский же придерживался противоположной оценки. «Михаил Николаевич говорил, что, наоборот, можно рассчитывать на дальнейшее обострение внутрипартийной борьбы». Он пояснял наиболее вероятные варианты развития политического процесса, из которых может «вырастать» необходимость установления военной диктатуры. «Я не исключаю возможности, —• гово-

рил Тухачевский, — в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти и политические и личные разгораются настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы». Иными словами, он предполагал переход противостояния «правых» и Сталина от идейно-политической полемики внутрипартийных границ к открытому внепартийному противоборству с использованием всего арсенала средств политической борьбы, вплоть до вооруженных и насильственных.

Тухачевский выделял и другой «перспективный вариант» развития событий. «Возможна и такая перспектива, — говорил он, — что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина». Рассуждения Тухачевского о «такой перспективе» в его представлениях, видимо, были небеспочвенны. Известно, что еще в 1928 г. один из лидеров «правого уклона» М.Томский в пылу ссоры грозил И.Сталину застрелить его. Вероятнее всего, именно слухи или сведения об этом инциденте дошли и до М.Тухачевского (возможно, через А.Енукидзе) и провоцировали его на подобные размышления вслух среди близких друзей.