Сталин и заговор генералов

В связи с вышеизложенным Какурин высказал мысль, политически наиболее опасную для судьбы Тухачевского: «Сейчас, когда я имел время глубоко продумать все случившееся, я не исключу и того, что, говоря в качестве прогноза о фанатике, стреляющем в Сталина, Тухачевский просто вуалировал ту перспективу, над которой он сам размышлял в действительности».

То, что именно эта «перспектива развязывания правого уклона», приводящая к установлению военной диктатуры, действительно привлекала внимание Тухачевского и его друзей, по-своему подтверждается признаниями одного из тех лиц, которые собирались у Тухачевского в период работы 16-го съезда, — Г.Гая, арестованного в июле 1935 г. В своем обращении к Г.Ягоде он признавался и каялся в том, что «совершил весьма тяжелое, ужасное преступление перед тов. Сталиным: будучи выпивши, в частном разговоре я буквально сказал, что надо убрать Сталина, все равно его уберут¹²⁰⁰.

Г. Гай объяснял, что свое «гнусное преступление» совершил «под влиянием двух основных причин: а) под влиянием личной неудовлетворенности своим общественным положением и занимаемой должностью и б) под влиянием антисоветских разговоров с некоторыми близкими мне большевиками... Пересилить окончательно влияние товарищей, влияние шушукающей среды я не мог. И вот вырвало все это по адресу вождя партии, по адресу тов. Сталина в самой гнусной форме и словах». И хотя поступок Г.Гая относится к 1935 г., однако ни его общественное и служебное положение, ни его окружение с 1930 г. практически не изменились. Вряд ли его настроения также претерпели серьезные изменения. Некогда левый эсер, затем человек, симпатизировавший Троцкому, с падением которого фактически прервалась и его военная карьера, Г.Гай вряд ли когда-либо испытывал симпатии к Сталину. Его мнение «надо убрать Сталина», видимо, было давним и достаточно устойчивым, с годами оно становилось лишь острее. Поэтому не исключено, что в приватных разговорах с Тухачевским в те дни темпераментный Гай вполне мог, понуждая своего близкого приятеля и авторитетного начальника, настойчиво твердить: «Надо убрать Сталина». Возможно, он выражал собственную готовность реализовать эту политическую необходимость.

Из приведенных показаний трудно понять: мыслилось ли установление военного положения как способ поддержания порядка в условиях неспособности властных структур справиться с ситуацией анархии по решению лидеров «правого уклона» или как самостоятельная инициатива Тухачевского в условиях безвластия. Рассуждая об установках Тухачевского на военную диктатуру, «приходящую к власти через правый уклон», Каку-рин считал, что «у Михаила Николаевича, возможно, есть какие-то связи с Углановым и, возможно, с целым рядом других партийных или околопартийных лиц, которые рассматривают Тухачевского как возможного военного вождя на случай борьбы с анархией и агрессией».

Имелись ли у Тухачевского «какие-то связи с Углановым и, возможно, с целым рядом других партийных или околопартийных лиц» из среды «правых»? Велись ли какие-либо переговоры между лидерами «правых» и Тухачевским по поводу возможного его использования? «Резкая критика, которой подверглась моя записка со стороны армейского руководства, меня крайне возму-типа,.— признавался он в своих показаниях 1 июня 1937 г.,— и потому, когда на 16гМ партийном съезде Енукидзе имел со мной второй разговор, я весьма охотно принимал его установки. Енукидзе, подозвав меня но время перерыва, говорил о том, что правые, хотя и побеждены, но не сложили оружия, перенося свою деятелыюсть в подполье. Поэтому, говорит Енукидзе, надо и мне законспирированно перейти от прощупывания командно-политических кадров к их подпольной организации на платформе борьбы с генеральной линией партии за установки правых. Енукидзе сказал, что он связан с руководящей верхушкой правых и что я буду от него получать дальнейшие директивы. Я принял эту установку»¹.

Что касается других лидеров «правого уклона», то, по собственному признанию Тухачевского 1937 года, «в 1933 году у меня был Первый разговор с Бухариным». В своих показаниях на пропет; в 1938 г. Н. Бухарин Также заявлял, что о «группе за-говорщПков в Красной Армии» во главе с Тухачевским «слышал от Томского, который непосредственно был информирован об этом Енукидзе»^{1201 1202}. А.Рыков также признавался, что в 1932 или 1933 г. «знал о военной группе Тухачевского», однако ссылался на информацию, полученную им от М.Томского, который, в свою очередь, узнал об этом от А.Енукидзе¹²⁰³.

Что же касается Угланова, то ни в каких следственных документах 1930—1938 гг. эта фамилия в Связи с Тухачевским не фигурировала. Приведенные показания Н.Бухарина и А.Рыкова, относящиеся к 1938 г., в данном случае интересны не в плане исследования степени их «достоверности» в судебных «Сюжетах» 1932—1938 гг. Важно, что даже в годы «Великой чистки», когда, казалось бы, можно было добиться от подследственного любых признаний, касающихся его предшествующей «контрреволюционной деятельности», среди лиц, с которыми был или мог быть связан Тухачевский, не обнаруживается ни одного видного деятеля «правого уклона». Таким образом, если даже в 1937 г. во время следствия и на судебном процессе М.Тухачевский не смог «вспомнить» ни одного «лидера правых», кроме А.Енукидзе (который в 1930 г. не квалифицировался как представитель «правого уклона», хотя, наверное, определенные позиции «правых» им разделялись, как и многими другими в партийной верхушке), с которыми он «вел переговоры» в 1930 г., то, очевидно, этим и ограничивалась его политическая связь с «правым уклоном». Поэтому, надо полагать, рассуждения о перспективах установления военной диктатуры с Тухачевским во главе, которые велись в кругу друзей и приятелей, собиравшихся у него дома летом 1930 г., вряд ли были обусловлены личными (не говоря уж об организационных) связями кого-либо из них, в том числе и прежде всего Тухачевского с руководителями «правого уклона». Скорее всего, это был обмен мнениями, касавшимися оценки политической ситуации с «угадыванием» вероятных перспектив ее развития. Оно, по мнению М.Тухачевского, вероятнее всего должно было привести к необходимости установления военной диктатуры, поскольку в случае поражения или внезапной смерти Сталина руководство «правого уклона», в чем не было сомнений у собеседников, с социально-политической ситуацией справиться будет не в состоянии. Какурин уточняет, что последние решения были приняты «в дни 7 — 8 июля», коща «у Тухачевского последовали встречи и беседы» с приятелями «и сделаны были последние решающие установки», а именно — повторял он — «ждать, организуясь»¹²⁰⁴. Спустя семь лет Тухачевский подтверждал, что «ничего конкретного предпринять не успел, т.к. осенью 1930 г. Какурин выдвинул против меня обвинение в организации военного заговора, и это обстоятельство настолько меня встревожило, что я временно прекратил всякую работу и избегал поддерживать установившиеся связи»².

Достоверно известно со слов самого Тухачевского, что во время работы съезда у него была встреча и беседа со Сталиным по проблеме реконструкции Вооруженных сил, Собственное видение которой Тухачевский изложил в докладных записках от 11 января и 19 июня 1930 г. Сталин во время этого разговора обещал внимательно рассмотреть этот вопрос. И даже если у Тухачевского были какие-то обиды и расчет на какие-либо «криминально-политические перспективы», то после этого разговора, очевидно, его настроения несколько смягчились.

...Показания, политически компрометировавшие Тухачевского, арестованный Н.Какурин дал впервые 25 августа 1930 г. В начале сентября информации по этому вопросу было уже вполне достаточно, чтобы вызывать тревогу. Показания Какури-на были доложены В.Менжинскому, который, успев поставить в известность о «дате Тухачевского» В.Молотова, 10 сентября письменно сообщил И.Сталину, находившемуся в отпуске, следующее: «Я доложил это дело т. Молотову и просил разрешения до получения ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому дату. Арестовывать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро, и последнее решение представляет известный риск»¹. Иными словами, председатель ОГПУ склонен был немедленно арестовать Тухачевского и «его товарищей».

Сталин не сразу принял решение и ответил на письмо. После ознакомления с протоколами допросов Н.Какурина и И.Троицкого, приложенными В.Менжинским к письму, 24 сентября 1930 г. Сталин в письме к Орджоникидзе, который в это время являлся председателем ЦКК, писал следующее: «Прочти-ка поскорее показания Какурина—Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу (т.е. Ворошилову) об этом.

– ........................С. МИНАКОВ "1 Г и '

Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так вйходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии. Как видишь, показания Орлова и Смирнова (об аресте Политбюро) и показания Какурина и Троицкого (о планах и «концепциях» Тухачевского) имеют своим источником одну и ту же питательную среду — лагерь правых. Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым—Громенам—Сухановым. Кондратьевско-сухановско-буха-рииская партия — таков баланс. Ну и дела... Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе. Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве»¹.

Беспокойство и определенную нерешительность или, правильнее сказать, выжидательную позицию, занятую Сталиным, можно понять, если учесть, что муссировались всевозможные слухи о конспиративных замыслах и других лидеров военной элиты, о попытках оппозиционных внутрипартийных группировок втянуть их в политическую борьбу. Называли В.Блюхера и даже С. Буденного.

Между тем «тучи над головой» Тухачевского продолжали сгущаться. 8 октября 1930 г. приказом РВС СССР членом Реввоенсовета Ленинградского военного округа назначается секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) С.М.Киров. Этот приказ фактически ставил командующего округом Тухачевского под контроль Кирова как высшего партийного руководителя в области и члена Политбюро ЦК. В октябре же 1930 г. поднялась новая волна «разоблачений» и дискредитации оперативно-стратегического авторитета Тухачевского. Высказывания В.Меликова без каких-либо ограничений в определениях и сравнениях, резких и оскорбительных в отношении Тухачевского, появились в октябрьском номере за 1930 г. журнала «Война и революция».