Станция Переделкино: поверх заборов

Я про другое: кто бы еще из переделкинских писателей дал возможность заработать деньги молодому журналисту, пришедшему по редакционному заданию (за это ему и платят жалованье, какой же может быть еще гонорар?).

Но Сергей Сергеевич долго протрубил журналистом и знал, что такое жить на жалованье без гонорара; я уверен: приди к нему не сын приятеля-соседа, а человек со стороны, он поступил бы точно так же.

По доверенности я получил 60 (шестьдесят) рублей, а жалованья мне тогда платили 130 (сто тридцать) и с вычетами.

…Авдеенко сказал: пусть они сядут за стол, закажут. А мы подойдем с кипой журналов — все равно собирались отдать их Сергею Сергеевичу (не весь же век в багажнике все двадцать или двадцать пять номеров таскать).

Сергея Сергеевича провели в малый зал для особо почетных гостей. И мэтр Зина насторожилась, когда вошли мы с журналами. Она прекрасно нас знала, но не могла сообразить, что может нас связывать с такими приличными господами.

Отец мой сразу все понял. И в другом бы случае не стал скрывать своего огорчения тем, что я таким вот образом зарекомендовал себя в ресторане. Но сегодня подобная ситуация его забавляла.

Днем он был в Доме литераторов — Василий Аксенов пригласил его участвовать в обеде вместе с французским министром культуры. И к концу обеда Василий шепнул отцу, что денег на оплату может не хватить.

Отец потом говорил, что и забыл уже, когда в последний раз вообще занимал деньги. Но, как единственный за столом член Коммунистической партии, он поднялся в партком — и ему безо всяких выдали из партийной кассы в долг приличную сумму — хватило бы заплатить за три таких, как организовал Аксенов, обеда.

А уж потом, ближе к вечеру, он встретил Сергея Сергеевича, тот позвал ужинать, и отец пришел в Дом журналиста с партийными деньгами в бумажнике.

А Зина подошла — и осторожно спросила, не мешаем ли мы ужинать почетным гостям (не приведет же лауреат Ленинской премии в ресторан абы кого).

В чем-то похожий случай произошел через несколько лет. Сидим мы в Доме журналиста с Шуней Фадеевым — и видим, как за столик в другом конце зала садятся Авдеенко, главный балетмейстер Большого театра Юрий Григорович и какой-то неизвестный нам с Шуней заметно пьяный мужчина.

С того столика нас немедленно заметили — и потребовали, чтобы мы перебрались к ним.

Очевидным стало, что пьян не один неизвестный нам мужчина.

Великий Григорович кормил этого мужчину шпротами — брал руками каждую рыбку и подносил ее ему прямо ко рту.

Мужчина оказался очень известным режиссером документального кино Юрием Альдохиным, обычно снимающим фильмы о балете.

Мэтр Зина смотрела на происходящее со стороны, а наш официант не удержался от замечания Саше Авдеенко: “Вечно ты, Авдей, приводишь всякую пьянь”.

Григорович, вмиг протрезвев, положил последнюю не съеденную кинорежиссером шпроту на тарелку — и сказал официанту с почти ласковым доверием: “Вы знаете, вчера я в Нью-Йорке ужинал с Юроком — вы, конечно, знаете импресарио Сола Юрока? — и официант подходил к нам, только когда его звали. И никаких замечаний себе не позволял…”.

Всей нашей компании стало скучно в ресторане; мы прихватили еще вина — и поехали к Шуне на Верхнюю улицу (это около Бегов).

У Шуни мы смотрели старую комедию “Первая перчатка”. Потом Авдеенко за рулем своего автомобиля повез гостей по домам.

Сначала решили доставить домой Альдохина — как самого пьяного. Затем отвезли Григоровича и во дворе встретили маму балетмейстера — она прогуливала собаку. “Я очень рада, Сашенька, — сказала мама водителю, — что Юра напился с вами, а не с какой-нибудь другой сволочью”.

Отец, пообедав с французским министром, был в отличном настроении — и ситуация продолжала забавлять его. Он стал объяснять Зине, что “эти молодые люди журналисты — они написали статью про Сергея Сергеевича”.

Настроение у меня все равно было испорчено присутствием отца.

Но Сергей Сергеевич не дал никому скучать — он тут же налил хорошей водки в принесенные официантом (не тем, кому Григорович рассказывал про Сола Юрока) дополнительные стопки. Затем, постучав по краю своей рюмки ножом, объявил: “В армии есть такая команда: «Делай как я!»” Он разрезал повдоль свежий огурец и густо намазал его черной икрой.

Настроение у меня улучшилось — конфликт отцов и детей временно отложился.

В конце ужина Сергей Сергеевич хотел заплатить по счету, на что отец возразил: “А куда тогда деть партийные деньги?” И платил по счету он.

Авдеенко растрогался: “Как вы хорошо живете, отцы. А у нас так не бывает, чтобы деньги были сразу у всех, — всегда у кого-то одного”.

Сергей Сергеевич на проспекте Мира еще не жил; Авдеенко отвез его к черту на кулички, и только потом мы втроем поехали в Переделкино.

9

Кто видел передачу по телевизору по случаю семидесятилетия отца, мог заметить, что у юбиляра в кабинетике на московской квартире над письменным столом висит большая фотография: Сергей Сергеевич Смирнов (к тому времени уже умерший) с попугаем Арой на плече.

Отец был старше Смирнова, но пережил его на пять лет.

Сергей Сергеевич умер рано — он говорил одной родственнице, что никогда ничего не жалел: ни годов (кажется, годов), ни рублей (насчет рублей точно — в размахе щедрости Смирнов мало кому мог уступить), но досадно “отбрасывать тапочки” (его прямой текст) в шестьдесят лет.

Получается, что после совместной поездки в Будапешт весной пятьдесят восьмого года отец и Сергей Сергеевич тесно общались без малого двадцать лет.

Помню, застал я на московской квартире разговор отца с Виргинией Генриховной по телефону вскоре после похорон мужа, когда отец в ответ на фразу вдовы (я не мог ее слышать, но легко вообразить, что сказала она: “Вы были его другом…”) ответил: “Я им и остался”.

Вместе с тем, когда я сейчас захотел найти слова, чтобы рассказать (обнаружив нюансы) про особенность отношений отца со Смирновым, мне пришла в голову неуклюжая фраза. Засомневался, стоит ли фразу записывать, но раз пришла, случайность ли это?

Дружить и быть друзьями — не одно и то же.

Дружили отец и Сергей Сергеевич — несомненно.

Но со всей очевидностью назвать их друзьями поостерегся бы — в том повествовании, на какое я все-таки решился, мне бы менее всего хотелось быть неточным ради поддержания в себе (и в читателе, если он случится) благодушия. И так есть вероятность, что к неточностям ведет ослабление памяти; но в самих рассуждениях к точности, по-моему, следует стремиться, даже когда портишь себе постфактум настроение и на клавиши компьютера нажимаешь с менее чувственным удовольствием.