Станция Переделкино: поверх заборов

Сколько же лет — чуть ли не тридцать — хуже, чем собственной бессонницей, мучился, что не могу разобрать, какой же бывает бессонница у Гены?

Сейчас узнаю, предвкушал я, сверившись с оглавлением и перелистывая страницы тома, — и прочел: “…болотом, озером и СВЫШЕ НАКАЗАНЬЕМ…” Вон что. Перед “иногда” — “и”: “И иногда бываешь никакой”. Два “и” подряд — спотыкаюсь я при чтении, когда две гласные или две согласные во фразе рядом.

Что-то кончилось.

И началось другое: “искать слова и находить слова” больше не надо — есть теперь общие слова, вырезанные гравером на мраморе мемориальной доски. А сама доска — на доме 13 улицы Горького, теперешней Тверской-Ямской.

Но для меня “весь Шпаликов” остается рукописью — и мне легче помнить его наизусть, чем перечитывать набранного типографским способом.

Глава четвертая

1

В раскачиваемом скоростью вагоне метро было шумно — машинист спешил, наверстывая упущенное (ситуация хорошо мне знакомая), — и не ручаюсь, что я в точности расслышал фразу Андрея.

Уловил только, что он намерен сочинить детектив, где вместо мертвого тела на месте преступления обнаруживалась бы кем-то убитая мысль.

Замысел Жоры многие смогли узнать, не спускаясь в метро, которым он не пользовался со времен молодости, — к нему, знаменитому писателю Георгию Вайнеру, жителю Нью-Йорка, в Москву теперь бывавшему наездами, явился интервьюер.

Интервью с Георгием Александровичем заняло газетную полосу целиком, и, что мне более всего понравилось, наш писатель обращался к планам на ближайшее будущее.

Я уже знал о тяжести его заболевания, а говорил он о новом романе как человек, располагающий временем для исполнения новых желаний.

Что же получалось?

Не вызвавший ожидаемого интереса прозой мемуарного характера и жаждущий читательского внимания Андрей Кучаев был готов к резкому повороту в сторону остросюжетного — пусть и не без доли умозрительности — повествования.

В то время как Жора, достигший вместе с братом-соавтором Аркадием (правда, к моменту интервью братья жили в разных странах и работали порознь) всей полноты (без тени шутки над комплекцией Вайнеров) признания именно детективами, собирался написать роман автобиографический.

Можно подумать, что, соединив в своем рассказе малоизвестного Андрея и знаменитого на всю страну Жору, я затаил такой уж крутизны сюжетный поворот — и дальше по ходу повествования произойдет чудо: прочитанного наконец Кучаева ждет посмертный успех, что уравняет его с братьями Вайнерами.

К сегодняшнему дню (27 сентября 2013 года), однако, картина ничуть не изменилась: известность братьев Вайнеров сохраняется, а к Андрею Кучаеву она все еще в пути (не совсем уверен, что и в пути, но если не буду в это верить, то зачем тогда вообще соединил товарищей своей юности — да и старости — общим сюжетом).

Между прочим, Андрей и Жора (он был на год старше Андрея) умерли в одном и том же 2009 году — Кучаев двадцать седьмого мая, а Вайнер одиннадцатого июня.

2

Как-то в лучшую для братьев пору в Доме литераторов был устроен их творческий вечер при большом стечении народа и с выступлением (правда, без песен) Высоцкого.

После торжественной части на закрытой веранде позади ресторанного зала дан был банкет для избранных с тамадой Григорием Поженяном.

Высоцкий на банкет не пришел — обиделся на Вайнеров за то, что не оставили достаточного количества билетов для его друга, золотоискателя Вадима Туманова. Но это лишь показывает, что Аркадий с Жорой достигли к тому времени такого положения, что могли даже под Высоцкого не подлаживаться.

Несмотря на обиду, Владимир Семенович прочел со сцены стихотворение, посвященное братьям.

Банкет и без Высоцкого выглядел по составу чрезвычайно представительным. Всех почетных гостей я в памяти не удержал. Но про Аркадия Кольцова — директора крупнейшего мебельного магазина, человека, уважаемого всей состоятельной Москвой, скажу особо.

Как-то на перроне вокзала в Кисловодске я наблюдал дружескую встречу мебельщика Кольцова с великим футбольным тренером Константином Бесковым. Строгий и в миру Бесков весь светился доброжелательством и радостью от неожиданной встречи.

Кольцов сразу же сообразил, что я не из тех, кто покупает дефицитную мебель, и сказал мне: “Привет от братьев Вайнеров”, указав на корни нашего знакомства.

В глазах Бескова я от такого знакомства, конечно, вырос — и, когда Кольцов нас покинул, он сознался мне, что никто так не может его, Константина Ивановича Бескова (тогда тренера народной команды “Спартак”), рассмешить, как этот дальний родственник Вайнеров. Я даже не удержался от вопроса — неужели тренер не знаком с другим Аркадием — Райкиным? Оказалось, что знаком (а я и не сомневался).

На банкете Кольцов сидел за столом рядом со следователем по особо важным делам Виноградовым — и оживленно за трапезой с ним беседовал. Чему вроде бы удивляться при популярности Кольцова, мною уже отмеченной?

Нюанс, однако, существовал.

Виноградов оставался в своей должности, а Кольцов временно свой директорский пост оставил, поскольку был осужден и для сокращения срока отбывания наказания переведен на “химию”.

Непосредственно с “химии” он прибыл к родственникам на творческий вечер — и, в отличие от Высоцкого, остался на банкет. Куда ему было торопиться.

В своем тосте временно отлученный от дел мебельщик пожелал братьям “оставаться флагманами советской литературы”. Насчет флагманов всей литературы родственник загнул. Евреям-детективщикам (пусть и партийным, а одному из них — и офицеру милиции на Петровке) стать такими флагманами никто бы не разрешил.

Но по успеху у читателя братья сделались флагманами.

В один из приездов на родину Жора сказал мне, что за всю свою сознательную жизнь так не смеялся, как у себя на Лонг-Айленде, когда получил приглашение на конференцию в Сорбонне, посвященную творчеству Александры Марининой.

Мне казалось неловким упомянуть в этом разговоре про участие в этой конференции моей жены — притом что жена совсем невысокого мнения была не только о текстах Марининой, но и о текстах самих Вайнеров. Разговор всерьез о Марининой показался ей занятным поводом для публикации своих соображений о социологии чтения, и прежде всего — о современной жизни, делающей выбор в пользу Марининой, — и в Сорбонне она выступала с докладом.

Когда я прочитал уже дома ее доклад, мне захотелось самому написать чего-нибудь про Жору (и Аркадия, разумеется).