Старший брат царя. Книги 3 и 4

— У меня есть «Травник» древнего письма, там ответ на твой вопрос. У знахаря, говорится там, три силы для больного: первая лечит душу, вторая — тело, и только третья сила против болезни.

— Мудро... Поясни, как ты меня лечил этими тремя силами.

— Первая сила, учит «Травник», вера во всемогущество Господа...

— Так это все мы верим, да не все поправляемся.

— Мыслю так, Аника Фёдорович: лекарь должен внушить больному, что волею Господа он поправится.

— Это, пожалуй, верно, нужно поверить в лекаря... Вот, к примеру, я поверил, что ты меня вылечишь, знаешь когда? Когда ты первый раз смотрел меня. Рукой ведёшь около поясницы, а болесть будто в твою руку всасывается. Потому и терпел в бане. Говори про вторую, телесную силу.

— Тут лекарь должен увидеть, в каком месте тела слабина. Сие уметь надо. Туда помощь телу дать: может, холод, может, тепло, а то тёртые семена горчичные. Или внутрь — от разных трав настойки, отвары, а иной раз что под руками есть...

— И помогает?!

— Помогает, ежели с верой. А вот третья сила — супротив болести — в «Травнике» хитро описана. Ежели тело крепкое — болезнь сама убежит, а вот в старом да хилом теле болезнь крепко в гнезде сидит, и к ней с разных сторон разными лекарствами надо подбираться. А дальше весь «Травник» — какая трава в каком виде от какой болести.

— Ты мне дашь свой «Травник»? Посмотрю на досуге.

— Ты глаголицу знаешь?

— Не... Тогда почитаешь когда-нибудь. — В этот момент возок встал, ветер замахнул снежную пыль. Аника спросил: — Назар, чего там?

— Дорогу заметает, хозяин, — отозвался тот. — Наш-то легко идёт, а с возами отстают.

— А далеко до Великого?

— Нет, уже берегом озера едем.

В Ростове остановились не на постоялом, а на дворе Строганова, хозяина встретил доверенный приказчик, и тут же они уединились. А возчики не успели коней убрать, корм задать, как ужин подоспел: оранжевая уха из озёрных жирных окуней, каша гречневая с маслом коровьим, да братина медовой браги.

Клим уже привык, что Аника садился за стол со всеми и ел из общей, на пять-шесть человек, миски.

На ночь разместились просторнее, чем на постоялом дворе. Четырём парам молодых, на их радость, постелили общую постель в нетоплёной летней избе, посмеивались — жёны не дадут замёрзнуть! А всё ж на всякий случай по лишнему тулупу подбросили.

Метель разыгралась не на шутку. Низкие облака, казалось, задевали за вершины деревьев и высыпались мелким снегом, ветер гонял и закручивал целые сугробы. Завтракали под завывание бури, приглушённое крепкими стенами избы. Назар поглядывал на Анику, ожидая его решения. Завтрак закончен, все встали, помолились, Аника вышел из-за стола, прошёл по горнице и остановился перед Назаром.

— Распогодится — поведёшь обоз. Сундук — с тобой. Мне запрягай жеребца, со мной — Кош и Васька. С Богом. Климент, поедешь со мной тоже, короб с лекарствами захвати.

Молодые распоряжение выслушали молча, радоваться неожиданному отдыху осмелились после того, как Аника уехал.

Жеребец шёл ходко, играючи нёс возок по сугробам, наметённым за ночь. На облучке, закутанные в тулупы, зорко следили за малозаметной дорогой Васька, постоянный возчик Аники, да Кош — один из тех славных молодцев, ещё не женатый. Кормили коня примерно на полпути, в Кормысле-селе. На годину зашли обогреться в заезжую избу, испили по ковшу подогретого взвара. К полдню были в Ярославле. Здесь двор Строгановых похож на ростовский, может, немного побольше. На дворе за высоким забором три зимних избы, да летняя, ряд каменных амбаров с погребами, конюшня, навес для телег и саней, на задах — скотный двор.

Здесь Анику встретил старший приказчик Дидим — худощавый маленький человечек лет сорока, с тёмными, глубоко вдавленными глазами и серо-белёсыми волосами. Несмотря на свою невзрачность, Дидим держался с достоинством, выставляя вперёд бороду и откидывая голову. Он помог хозяину раздеться и проводил в горницу, куда вскоре позвали Клима.

В переднем углу за столом сидел Аника, против него — Дидим. Аника, указал Климу место около себя, сказал Дидиму:

— Повтори.

Дидим бросил сердитый взгляд на Клима:

— Прошлую седмицу Хохол вёз на Вычегду дюжину выкупов. Дорогой двое заболели, их он оставил у меня. Один, немец, от кашля заходится, а второй, монах-иконник, другой день без памяти.

— Что знахарь сказал? — спросил Аника.

— Говорит, что немец, может, и поправится, а иконник от огневицы догорает, домовину готовь, говорит. Ужо сделаю.

— Сходи, Клим, посмотри, — посоветовал Аника. — Хороший иконник будто. — И к Дидиму: — Пошли кого с ним.

Много позднее Клим узнал, что выкупами называли разного рода мастеровых, выкупаемых из темниц приказчиками Строганова. Говорили, что за многие услуги великий князь Василий дал такое разрешение отцу Аники, Фёдору Строганову, с тем, чтобы он этих провинившихся умельцев увозил к себе на Вычегду и Каму. Иван подтвердил такое разрешение и для Аники.

В большой людской избе больные лежали на запечных нарах, покрытых каким-то тряпьём. Над ними нависали полати, в образовавшейся тёмной норе было душно и жарко от натопленной печи. В избе шумно, находилось тут с полдюжины людей. А что же начинало твориться вечером, когда сюда, судя по нарам и полатям в пол-избы, набивалось человек двадцать, а то и больше!

Клим втиснулся к больным. Один из них, по говору немец, испугался:

— Чего? Чего тебе? — И тут же закатился в судорожном кашле.

— Лекарь я, — успокоил его Клим. — Ты вздохни, вздохни поглубже да привстань, легче будет. Во, вот так. Где болит-то? Тут? Тут? Прислонись к печи. Старайся глубже дышать... А этот, второй, жив?

Прерывая кашель, немец выговорил:

— Жив... сейчас... пить просил... А кружка вон... пустая.

Больше часа провозившись с ними, Клим вернулся к Анике, но не застал его и обратился к Дидиму с просьбой переселить больных. Дидим усмехнулся:

— Во! Уж не к хозяину ль в горницу?

— Зачем к хозяину. Наверное, тут поблизости можно найти...

— Вот и ищи. Я тебе не помощник.

— Ладно. Скажи привратнику, чтоб выпустил.

— Забирай. Только помни: мертвяков хоронить сам будешь.

Клим в ответ только пристально поглядел на него. На дворе он встретил бабу, как оказалось, с кухни, Пелагею, и рассказал ей о больных. Пелагея тут же нашлась:

— К Степаниде их! Тут рядом. Когда у нас народу много, к ней отправляем.

Клим быстро договорился со Степанидой. Ребята из людской с большой охотой на санках переправили больных, двое из ребят согласились помочь Климу, приходила и Пелагея с подругой. Степаниду мучила одышка, на опухших ногах она еле-еле двигалась. В её избе была грязь непролазная. На полу и нарах лежали вороха мятой, избитой соломы — остатки минувших ночлегов. Клим и его помощники сожгли в печи старую солому, вымыли пол, полати, лавки и стол. В большой лохани помыли больных, Клим купил у Степаниды две рубахи для них, хоть и бабьи, но добротные, а их тряпьё на мороз приказал выбросить. Пелагея принесла посконные подстилки и соорудили постели на свежей соломе. Клим отдал иконнику свой тулуп, а немцу — полушубок, остался в одной телогрейке. Выручила Пелагея, принесла одеяло. Перетащил сюда свой короб с лекарствами и принялся готовить отвары и растирания. Лечить пришлось троих — Степаниду тоже.

Клим рассмотрел своих больных. Немец хотя и исхудал, но был крепок телом. У него на спине остались следы двойного, а может, и тройного наказания кнутом. Задыхаясь от кашля, он всё же мылся с удовольствием, сознался, что почти год валялся в приказном подвале, а оттуда в баню не водят. Звать его Иохим.

Хуже было с иконником. Это был маленький живой скелет, обтянутый кожей. Клим очень боялся, что омовение для него будет последним. Постоянно давал ему что-то нюхать и вливал в рот какую-то мутную жидкость. Больной изредка открывал глаза, поводил ничего не видящим взором и опять впадал в сонное состояние. Волосы на голове свалялись в колтунный ком, Клим их осторожно остриг. Когда отмыл лицо, то увидел на нём россыпь тёмных пятен — парень был удивительно конопатым. На спине остатки наказания, кнутом били, но не такие заметные, как у Иохима. У него исковеркана правая рука, пальцы явно поломаны и торчали в разные стороны, вроде куриной лапы. Клим спросил немца, как звали худого. Иохим вспоминал: