Старуха Шапокляк

— Я подожду, — Карина с усмешкой смотрит на меня. — День, два, три. Сколько надо подожду. Только недолго. Захочешь кинуть, анонимку отправлю в ФСБ. Вот тогда ты завертишься как уж на сковородке. Ты ведь дядя, как я понимаю, не простой, не слесарем на заводе работаешь.

— Она точно крепко спит? — я кладу медицинские перчатки в карман.

— Точнее некуда. Имей в виду, у старухи бывают приступы удушья. Так что постарайся действовать аккуратно, чтобы повреждений на лице не осталось. Может, и сойдёт за естественную смерть.

— Я постараюсь, — голова начинает ныть от напряжения. — Ты не волнуйся, я тебя не кину. Мне просто действительно время понадобится такую сумму собрать.

— Я тебе верю, — говорит Карина. — Тебе деваться некуда. Руки-то чего ходуном ходят, водки, что ли, выпейте, Владимир Петрович, для храбрости. Если требуется оправдание, то оно очень простое: не мы такие, это жизнь такая. Сам знаешь, всем на нас насрать.

— Да уж, жизнь, — я выпиваю залпом полный фужер. — Меня эта жизнь с девятнадцати лет преследует…

ххххххххххххххх

В десятом классе у меня появился приятель, возрастом чуть старше, Вася Казухин, первокурсник мединститута. Я тогда начинал покуривать, подошёл к нему возле магазина: «Пацан, купи „Стюардессу“, а то с меня паспорт требуют». Он купил, разговорились, потом у него в общаге с другими пацанами портвейна выпили, БГ послушали, Майкла, свердловских ребят. Мне нравилась эта общажная жизнь, весёлая, циничная (будущие врачи как-никак), взрослая. Вася меня в больничный морг и притащил, он туда на подработку ночным сторожем устроился. Я рассматривал трупы, расчленённые для демонстрации на лекциях, только что зашитые после аварий и вскрытия, тела утопленников, синие и распухшие, с таким интересом и хладнокровием, что Вася только диву давался: «Д, брат, быть тебе или врачом или профессиональным убийцей». Эх, Вася Казухин, где ты сейчас, как твоя жизнь сложилась?

Я сижу в кафе на последнем этаже торгового центра. Я приехал ровно к открытию, столик заставлен пустыми стаканчиками из-под кофе. Охранник несколько раз, проходя мимо, выразительно поглядывал на меня, но так и не решился спросить, что я здесь делаю уже несколько часов. У меня слишком приличный вид, чтобы задавать невежливые вопросы.

Мне очень важно, чтобы вокруг были люди. Незнакомые, посторонние, ничего не подозревающие. Обычные люди со своими обычными житейскими проблемами, такие же, каким и я был ещё вчера.

Не могу сказать, что я испытываю муки совести. Миллиард лет назад, в прошлой жизни, в Афгане, я понял в течение доли секунды — совести у меня нет. Есть страх, дикий, животный, который в одно мгновение перерастает в единственное желание: выжить, выжить любой ценой. Это первобытный инстинкт, думаю я, невероятная сила, сокрушающая и подавляющая, которая заставляла наших предков сжирать во время голодухи себе подобных. Которая заставила меня ебать Агнию, а потом расстрелять её и своих товарищей. Ничего не изменилось, стоит обстоятельствам отойти от привычного стандарта, и лоск человечности тут же слетает. Не берусь говорить обо всех, я оказался негодным героем, но что, в конечном счёте, важнее для человека, чем его собственная жизнь.

Я давно не думал об этом и давно не вспоминал. Так что старуха отчасти сама виновата, что встретила меня на засыпанной снегом дорожке. Я честно пытался забыть, я строил свою жизнь так, чтобы больше не попасть в подобные обстоятельства. Сейчас я жалею, что не поговорил с тобой, Агния. Хотя зачем. С высокой степенью вероятности желание отомстить мне, живому или мёртвому, сидело в тебе все эти годы. И если верить Карине, ничуть не ослабло на пороге кладбища. Для вас, товарищ подполковник медицинской службы, я навсегда остался девятнадцатилетним ефрейтором, предателем и убийцей, который заслуживает только казни. Вся моя последующая жизнь для тебя лишь придаток к этому действию. Извини, я с этим не согласен.

Она умерла не шелохнувшись. Лёгкая смерть во сне, между прочим, многие в её возрасте о такой мечтают. Я приветливо улыбаюсь двум девчушкам, явно сбежавшим с лекции, чтобы поболтать о недоразумениях любви. Они строят мордочки и кривляются в ответ. Как там в песне поётся, будем живы, не умрём. У меня слишком нормальная жизнь, чтобы пожертвовать ею ради какой-то мифической справедливости. Мне, прости великодушно, Агния, внуков растить, на благо родной страны работать, высокопарно, конечно, звучит, но я себе цену знаю, не зря губернатор меня приметил и эти деятели в президентской администрации поддерживают.

Я хладнокровный человек. Я всегда как на войне. А как иначе, если все окружающие готовы сожрать и за куда меньший проступок, чем был в моей биографии. Боюсь, что с этой сучкой Кариной возникнут проблемы. Придётся рисковать. В четыре меня ждёт Саня Беглов, наш челябинский орёл, управляющий одного из московских банков. Когда-то я крепко его выручил, теперь его очередь отдавать долги. Скажу, что дочка разбила при аварии дорогущую машину, дело лучше замять, займи две десятки «зелени». Саня даст, он в курсе о моём грядущем назначении и в качестве расчёта не потребует ничего сверхъестественного. А потребует, пошлю на три буквы, главное, расписки не оставлять.

Лучше бы съехать из этого пансионата, но будет выглядеть странно. Завтра посещу главк, поболтаю с инквизиторами. Внеплановая проверка из Москвы сейчас была бы очень кстати. Хорошее объяснение для Клима, необходимо вернуться в Челябинск, меня от должности начальника областной налоговой инспекции пока никто не отстранял.

Карина придёт в мой коттедж завтра утром. Первые пять минут самые опасные, она будет смотреть в глаза, пытаясь понять, что я задумал. Представляю наш разговор. Она скажет, что «скорая» зафиксировала естественную смерть от удушья. Это, конечно, ничего не означает, добавит она, как бы дело не взяли на контроль, старухе меньше месяца назад президент лично вручил орден за заслуги перед Отечеством, но я молодец, сработал чисто, будем надеяться, менты не чухнутся, возраст преклонный у бабушки, есть шанс, что пронесёт.

«Вот деньги, — скажу я. — Двадцать тысяч. Больше в Москве достать не могу. За остальным тебе придётся прилететь в Челябинск».

«Когда? — спросит Карина. — И почему я должна лететь? Привези ты».

Она пристально смотрит на меня.

Я складываю пустые пластиковые стаканчики один в другой. Она мне не поверит, ежу понятно, но что ей остается делать? Настрочить донос, взяв часть суммы, полный маразм, я сдам её с потрохами, а её расколют на первом же допросе.

«Меня на днях назначат на высокую должность, — отвечу я. — Я не смогу в этой ситуации сорваться в Москву в течение несколько месяцев. Мне всё время придётся быть на людях. Или ты предлагаешь отправить тебе почтовый перевод?»

Она молчит. Дура, думаю я, успокойся ты на этих двадцати тысячах. Для тебя это всё равно сумасшедшие деньги, возвращайся в Харьков и живи себе спокойно вместе дочерью инвалидом. Не торопись с ответом, у тебя есть время подумать.

— Хорошо, я приеду, — наконец говорит Карина. — Когда?

— Не раньше, чем через две недели. Запиши номер телефона (надо, кстати, купить анонимную симку, такие продаются в переходах метро). Позвонишь, договоримся о конкретной дате.

— Ты меня встретишь? — она сидит в кресле, так и не сняв уёбищное синее пальто. Теперь главное поскорее выпроводить, она должна остаться в одиночестве и мучительно размышлять, что её ожидает в Челябинске.