Старуха Шапокляк

— Будешь?

— Буду, — Карина отпивает маленький глоточек. — А ты крепкий дядька, не ожидала. Была бы помоложе, отбила бы от жены.

— Не надо меня отбивать от жены, — говорю я. — Она хорошая.

— Надеюсь, ты ей ничего не рассказывал.

— Разумеется, — в полутьме Карина кажется мне даже симпатичной. — А у тебя где муж?

— Давно разбежались. Он в Харькове на оборонном заводе работал. После Независимости завод закрыли, ни работы, ни денег. Ругались, он в Литву уехал на заработки, так там и остался. Как живёт, не знаю. Дочке на день рождения деньги присылает, а со мной не общается. Думаю, что у него другая семья.

— Понятно, — говорю я. — Схожу за чем приехали. Перейдём к деловой части нашего свидания.

У окна, на строительных «козлах» лежат плотницкий топорик и стамеска. Топор грубо, думаю я, кровищи будет, не отмоешь, не надо этой достоевщины. Стамеской надёжнее, в «солнечное сплетение», когда-то в учебке в Термезе у меня хорошо получался такой удар. Человека парализует от боли, если хохлушка не умрёт сразу, задушу.

— Не хотела тебе говорить, — Карина, сидя на матрасе, застёгивает лифчик. — Но лучше скажу, чтобы ты был готов в случае чего. На последнем допросе следователь упомянул твою фамилию.

«Мою? — я пристально смотрю на стамеску. Встать неторопливо, несколько шагов к окну, взять в правую руку и резко, как кошка, прыгнуть. Если не попаду с первого раза, прижать телом и ударить снова. — В связи с чем?»

— Он в проброс спросил, про между прочим, знакома ли я с тобой? Хотел проверить реакцию. Может, кто видел, как в твой коттедж заходила, вот и настучали.

— И что ты ответила? — я подхожу к строительным «козлам».

— Не убивай меня, — Карина стоит гордо, с прямой спиной, держа бутылку за горлышко. — Я ему сказала, что впервые слышу эту фамилию. Не надо денег, просто отпусти.

— Не могу, — я делаю выпад стамеской. — Извини.

Старуха Шапокляк закрывает ей глаза и примеряет кожаный плащ. Ну, что, Агния, говорю я, ты довольна? Старуха достает из сумочки авиационный билет и подбрасывает его в воздух. Я закатываю тело Карины в пластиковый мешок. Старуха сидит на матрасе, похотливо расставив ноги. Не делай из меня сумасшедшего, говорю я. Старуха, улыбаясь, молодеет на глазах. Нет уж, уволь, я взваливаю на спину мешок с телом Карины и ухожу к машине.

Ночная река больше похожа на мутную грязь. Как и вся твоя жизнь, темень самое подходящее время для мудовых размышлений, давай-ка, не стони, если так разнылся, лучше прыгай в воду вслед за мешком. Погиб, так сказать, при исполнении неведомо чего и непонятно зачем. Старуха Шапокляк плывёт по течению на плотике из тонких ивовых ветвей. Да, бабулька, кричу я ей вслед, я перешёл в зону повышенного риска. Если менты удосужатся проверить, куда запропастилась гражданка суверенной Украины Артеменко, они очень быстро выяснят, что улетела в Челябинск и не вернулась. И если следователь не полный олух, а если верить Карине — не полный, возникает слишком много странных совпадений за очень короткий период времени. Если верить Карине. А если не верить? Если она попросту придумала этот вопрос следака, чтобы напугать меня.

Плотик из тонких ветвей крутится на месте посреди реки. Старуха Шапокляк забавно размахивает руками и словно просит о помощи. Вся моя жизнь состоит из колебаний между беспрерывными если. Но ведь в конечном счёте я всегда выхожу на верную дорогу, думаю я. Всегда остается только одно если и ты идёшь к нему навстречу, разве не так, товарищ подполковник медицинской службы?

Когда Катюнька была совсем крохой, она спросила: «Папа, а почему дважды два всегда равняется четыре?»

«Ну, это логично, — ответил я. — Люди придумали счёт, что упорядочить жизнь. Чтобы не заблудиться, чтобы понимать, что их ждёт впереди».

«А если заблудились, — как-то по-взрослому уточнила дочка, — тогда дважды два не равняется четырём?»

Я никак не могу смириться с мыслью, что Катя взрослая молодая замужняя женщина. Наверное, потому, что пока нет внуков. Лена иногда посмеивается: «Ты будешь с ней нянчиться до её пенсии». Буду, думаю я, если понадобится, это моя единственная дочь, другой не ожидается.

Мы с женой не в большом восторге от Катиного брака. Он хороший парень, Лёша, и любит её, но простоват. Боюсь, что Катюньке скоро станет с ним скучно, когда муж отстаёт от жены это всегда прямая дорога к разводу. Я помог ей устроиться на работу в питерский «Газпром», незаметно, закулисно, она — толковая девчонка и сделает серьёзную карьеру уже без всякого моего содействия. Я обещаю тебе, дочка, я перегрызу глотку любому, кто попытается испоганить твою жизнь.

Я равнодушно взираю на тонущую Шапокляк, плотик скрылся под водой, старуха раскрывает разноцветный зонтик в надежде взлететь.

Я смотрю в мутную воду как в зеркало. Утром Неруда назначил меня ишаком. Значит, ему опять снился император Нерон, который обожествил своего любимого коня. Он ставит передо мной миску с овсом, жрать не обязательно, исковерканное гашем воображение Неруды дорисует всё само, надо просто стоять на четвереньках и молчать.

Мы в горном кишлаке на пакистанской границе. Ночью пьяный Неруда похвалился, что нашей банде поручено быть проводниками «чёрных аистов», которые завтра прибудут в кишлак. Его не было несколько дней, вместе с полевым командиром он уходил на ту сторону, в Чаман. Я слоняюсь по кишлаку, «духи» давно привыкли ко мне и не обращают внимания.

Неруда уверен, что сломал меня. Скорей всего, скоро он пристрелит меня при удобном случае, со мной, сломанным, ему неинтересно. Я сижу на камне и смотрю на мальчишек, которые играют войлочным мячом в футбол. Надо что-то делать, только вот знать бы, что.

Костёр ярко светится в темноте. Неруда, загашенный и пьяный, милостиво плескает вискарь на донышко армейской кружки: «Выпей, эскулап». «Хочешь прикол? — говорит он. — В Пешаваре орудует миссия „Красного Креста“, разыскивают советских пленных. На Родину не тянет, чувачок? Я вырежу тебе на лбу: „Он расстрелял своих“ и передам в их гуманные руки. Классно, да?»

Я стою на четвереньках перед миской с овсом, Неруда верхом на мне. «Как жаль, — напыщенно произносит он, — что я не дровосек. А то бы спустил тебе в рот. Поехали, четвероногое». Я вижу в небе «вертушки» и вспышки ракетных залпов.

Кишлак горит, домики, люди, машины охвачены пламенем. Я знаю, что это напалм, только напалм может гореть на камне. Правая нога кровоточит, осколок распорол ляжку, но не глубоко. Я достаю из полевой сумки бинт и туго перетягиваю рану.

«Помоги», — Неруда лежит, проткнутый насквозь куском автомобильной рессоры. Удивительно, что он в сознании. «Помоги, сука», — он елозит рукой по земле, нащупывая винтовку.

«Сейчас помогу», — я поднимаю эмшестнадцатую и прицеливаюсь.

«Всё равно сдо…» — он не успевает договорить, пуля разносит ему челюсть.

«На, сука, на!» — я разряжаю в мёртвого Неруду весь магазин.

Ну и что, что вам кажется, что слишком много совпадений, скажу я следователю, если до меня сумеют добраться. Говорите конкретно, в чём вы меня подозреваете и на основании каких доказательств. Если у вас нет доказательств, то это, простите, галиматья, подозрительно похожая на клевету, не исключено, с политическим подтекстом. Вы не правы, я не давлю на вас, просто я занятой человек, у которого крайне плохо со временем. Это же так ясно, как и то, что дважды два равняется четыре.

На рассвете я подъезжаю к городу. Встречных машин нет, посреди пустынной трассы старуха Шапокляк и Пабло Неруда танцуют аргентинское танго. Снежная морока бьётся в лобовое стекло, делая их танец болезненно реальным.

ххххххххххххххх

— Владимир Петрович, уделите полчасика бойцу невидимого фронта?

Начальник областного управления ФСБ Юрлов подошёл ко мне сразу после окончания совещания у губернатора.

— Разумеется, Евгений Сергеевич. Прошу в мой кабинет.

— Давайте погуляем по площади, — Юрлов улыбается так, как умеют только чекисты. — Погода замечательная, солнышко, долгожданная весна. А то с этой сидячей работой совсем в старичков превратимся.