Старуха Шапокляк

— Разумеется, — я кажусь самому себе марафонцем, которому мерещится долгожданный финиш.

— Послушай, Володя, — говорит она. — Мне действительно очень нужны эти деньги. Дочери обещали сделать операцию, она сможет жить полноценной жизнью. Я ведь не изверг, на такое решиться.

— Я понимаю, — говорю я. — Мы с тобой оба жертвы обстоятельств. Ты не волнуйся, я тебя не обману. Тебя уже вызвали на допрос?

— Пока нет. Мёртвую старуху горничная обнаружила, когда на уборку пришла. Я только в автобусе ехала. Взяли по-быстрому показания, сказали, что позвонят.

— Допроса не избежать, — сказал я. — Ты продумывала, что отвечать?

— Да что тут отвечать. Скажу, что старуха последнее время плохая была, часто бредила во сне. Детки её во всём виноваты, надо было в нормальный дом престарелых мать определить, а не сбагривать в подмосковный пансионат.

— Хорошо. Ты иди, пожалуй. Ко мне люди должны приехать, ты же не хочешь, чтобы тебя здесь видели.

— До встречи! — говорит Карина. — Я позвоню через две недели.

Она собирается что-то добавить, я встаю из-за столика, заставленного кофейными стаканами, и вижу на экране настенного телевизора старуху Шапокляк из мультфильма. Покачиваясь в голубом вагоне, старуха шепчет слова, которые я не могу расслышать.

— Я позвоню, — повторяет Карина и выходит в начинающуюся метель.

ххххххххххххххх

С Нерудой мы даже подружились. Он психопат конкретный и наркоша конченный, но всё же русский человек. Как его звали на самом деле, я так и не узнал. Величал он себя исключительно Пабло Неруда, по имени чилийского поэта, перекумарится гашем и горланит песни из фильма про Хоакина Мурьету. «Духи» серьёзно его шайтаном считали и лишний раз старались не задевать.

Я у Неруды нечто промежуточное между рабом и денщиком. Сначала он меня бил сильно, но потом успокоился, с безвольным мешком на родном языке не поговоришь. Хотя я не понимаю, зачем. Неруда ненавидит всё русское и всех русских, без исключения.

Я сижу за столом в своём новом кабинете. Через час в ресторане торжественный банкет в честь моего назначения первым заместителем губернатора. Скоро подъедет жена и мы не торопясь, чинно, как уважаемые люди, пешком прогуляемся по городу. Зима заканчивается, пока морозно, но солнце греет по-весеннему. Мне повезло с женой, Лена — спокойная, надёжная и умная. Я до такой степени счастлив в браке, что за тридцать лет супружеской жизни никогда не заводил постоянных любовниц. Мне не надо, мне очень уютно в моей семье.

Неруда вспомнился совсем некстати. Хотя в день своего триумфа я могу признаться искренне: белобрысый в моей жизни единственный человек, про которого я точно знал — когда-нибудь я его убью. Обязательно.

Я не знаю, сколько ему лет. Он любит показывать фотографию выпускного бала своего курса в универе. Мальчик-мажор с идеологически правильной советской причёской в окружении расфуфыренных девиц, наглое лицо москвича, который уверенно смотрит в будущее: родители-дипломаты, свободное владение тремя восточными языками, шоколадная карьера и безоблачное существование до самой смерти. Показав фото, обычно он кричит, что в мединституте правильно сделали, провалив меня на вступительных экзаменах, что таким уёбкам, как я, суждено только жрать говно высших людей, и приставляет «Стечкин» к моему лбу. Я быстро привык к этому цирку, я знаю, что пистолет разряжен, он меня не застрелит, кому тогда он будет рассказывать историю своей проклятой жизни.

Неруда — перебежчик. Он работал в нашем посольстве в Пакистане, «я делал блестящую карьеру, — накурившись герыча, орёт он. — Я собирался жениться на любимой девушке, суки, всю жизнь мне сломали». Он стреляет поверх моей головы, я сижу, не шелохнувшись, я знаю, он не промажет, Неруда стрелок от бога.

В жизни Неруды всё рухнуло в одночасье, как в страшной сказке. Родители-дипломаты, которые на самом деле гэбисты, спалились на задании, были ликвидированы при попытке бегства. Сынка должны были пустить в расход вслед за ними, некто по старой памяти успел предупредить, и вот он здесь, среди «духов», наркоман, зверь и садист, свой среди чужих, человек, которого вычеркнули из списков всех частей.

Я смотрю на алеющие от жары горы. Между мной и Нерудой нет почти никакой разницы, мы оба отсутствующие персоны на празднике жизни. Спасение для меня заключается в этом почти. Он единственный свидетель моего падения и я должен его убить.

Я смотрю на карту Челябинской области на правой стене кабинета. Какое счастье, что в наших краях нет гор.

— Владимир Петрович! — по громкоговорящей связи раздаётся голос секретарши Натальи. — Вам звонит некая Артеменко Карина Вячеславовна. Соединить?

— Артеменко? — в недоумении переспрашиваю я. — Из Златоуста? Из управления соцзащиты?

— Не уверена, — сомневается Наталья. — Её очень плохо слышно. Я так и не поняла, кто она такая. Говорит, что по личному вопросу.

— Ладно, соедини, — я снимаю телефонную трубку.

— Здравствуй, Володя Овчинников!

— Здравствуй! А почему ты звонишь на служебный номер? Я же дал тебе телефон для связи.

— Я звонила. Он выключен.

— Странно, — говорю я. — Я проверю. Ты хочешь сказать, что две недели прошло.

— Да, прошло, — чуть слышно говорит Карина.

— Ну, тогда, — я тяну издевательскую паузу. — Тогда, разумеется, прилетай.

— Завтра рейсом из Москвы в пять часов, — тон Карины неожиданно становится резким и едва ли не угрожающим. — Ситуация ухудшилась, расскажу при встрече.

— Лады, буду ждать в аэропорту, — я смотрю на карту Челябинской области и снова вижу алеющие от жары горы. — И звони, пожалуйста, на тот номер, который я дал.

«Владимир Петрович, я могу идти домой?» — Наталья заглядывает в кабинет.

— Да-да, конечно. Елена Васильевна ещё не подошла?

— Пока нет, — Наташка, чертовка, улыбается самой очаровательной из своих улыбок. — Хорошего вам вечера!

— Спасибо! — я щелкаю по носу статуэтку кривляки обезьянки, своего рода талисман, подаренный сослуживцами по налоговой на пятидесятилетний юбилей.

Жаль, моя дорогая хохлушка из Харькова, очень жаль, что ты ничего не поняла. Только не подумай, что мне жалко денег. Хотя жалко, я не так много ворую, как ты, наверное, решила. Строго говоря, я вообще не ворую, я беру иногда комиссионные, в весьма разумных пределах и только за сделанную поблажку. Ничего позорного в этом не наблюдаю, должна же существовать компенсация за ненормированный рабочий день и чрезмерную нервную нагрузку.

Но дело, повторюсь, не в деньгах. И смертный приговор тебе не подлежит обжалованию не в силу моей скаредности. Я знаю людей, моя милая, я знаю этих тварей, которые никогда не могут остановиться на достигнутом. Ты, дура, считаешь, что обвела меня вокруг пальца, позвонив на служебный телефон. Мол, у них там, у чиновников, всё прослушивается, таким образом, будет зафиксировано твоё присутствие в моей жизни. Я раскрываю портфель, где лежит анонимный мобильник. Чёрт, он действительно выключен, разрядился. Как это я промухал, закрутился с назначением на новую должность.