Старые истории (сборник)

– Очередной!
– выкрикивает, опомнившись, Минеевич и смотрит в зал.

Встает Федул, плотный квадратный старик с лихо закрученными усами, краснощекий, черноглазый еще по-молодому. Браво расправив грудь, он рыкнул на Викула:

– Кого тебе ишшо надо? Вырешили старики - и надевай шапку. Садись!

– ...поскольку кормильца лишен, - твердит свое Викул.

– Вам будут хлопотать пенсию через сельсовет, Викул Андриянович, - пояснил председатель колхоза и кивнул в сторону председателя сельсовета.

– Дадим ему что положено как одинокому. Но учтите, тогда его надо из колхоза выводить.
– Председатель сельсовета сел, и стул под ним жалобно скрипнул.

– А у вас таких правое нету, чтобы выводить меня из колхоза. Два ездовых хомута сдал, три бороны, одну железную, да дроги на железном ходу, да плуг двухлемешный...

– Ясно, ясно, Викул Андриянович, - успокаивает его председатель колхоза.
– Решили с вами... Садитесь. Похлопочем.

Викул наконец садится, но все еще бормочет про себя:

– Обсудить надоть... Я тоже закон знаю.

Федул держит руки по швам и с готовностью таращит глаза на президиум. Как только председатель колхоза обернулся к нему, он скороговоркой отчеканивает:

– Я тоже сдал в кладовую накопления: двух кобыл, одну жеребую, бричку на железном ходу, двенадцать метров пеньковой веревки для постромок...

– Ты лучше скажи, где ты работал?
– перебивает его Фетинья Петровна.

– А где ж? В колхозе и работал...

– В колхозе?
– весело переспрашивает Фетинья Петровна.
– А кто ж тебя видел, как ты работал?

– Могут подтвердить свидетельским показанием Амос, Феоктист, Микиш...

– Это какой Микиш?
– спрашивает Минеевич.

– А Черепенников!

– Дак он же второй год как помер.

– Ну тогда Симеон, - не сморгнув глазом отвечает Федул.

– Ты самулянт!
– взрывается Минеевич.
– Ты всю жизнь просамулировал...

– А ты прорыбачил, - отбивается Федул.
– На пасеке бабу оставишь, а сам на реку... Теперь ишшо на сцену залез. Слазь оттудова... Не заслужил!

– Да я тебя слова лишаю!
– грохнул Минеевич кулаком по столу.

– Лишенцев теперь нету! Упоздал на сорок лет... Хватит...

– Ты как был подкулачником, так и остался!
– крикнул, багровея, Минеевич.

– А ты раскулаченными холстинами торговал...
– не сдавался Федул.

Минеевич заерзал на стуле и беспокойно озирался по сторонам, как бы ища поддержку в президиуме. А в зале смеялись и топали ногами.

– Федул Матвеевич, припомните все ж таки, где вы работали? В какой бригаде?
– спрашивает Фетинья Петровна.

– Вот те раз!
– пучит глаза Федул.
– А кто вас всю войну дровами обвозил? Школу, сельсовет...

– Тять, это ж ты от райтопа работал, - дергает его за полу сидящий рядом сын-тракторист.

– А ты молчи! Тебя не спрашивают...
– отымает полу Федул.
– А кто в бойной работал?

– Бойная от сельпа была!
– кричит Минеевич.

– Хорошо. Ладно... А кто десятидворкой по дорожному делу руководил? Кто вас выгонял с подводами на щебень, за песком? Это вы мне так теперича отплачиваете!.. Мстительность ваша, и больше ничего...

– Это обчественная нагрузка...

– Не юляй... В какой бригаде работал?

– Садись, тятя, садись...

– А ты молчи!
– Федул скидывает с себя полушубок, за который тянет его сын, и торопливо начинает выдергивать рубаху из-под пояса.
– А теперь учтите такую прокламацию. Поскольку я награжденный "Георгием" и воевал в последнюю очередь в мировую... Ишшо в японскую на Цусиме, на "Цесаревиче" то есть. А в плен попадал!.. Это как можно отбросить? Что надо мной там японец исделал?

– Он заголил по самую шею рубаху, обнажив синевато-белое брюхо и мускулистую, заросшую седыми волосами грудь. На его груди, размахнув крылья, парил татуированный орел; в когтях он нес женщину, у которой вместо головы приставлен был сморщенный Федулов пуп.
– Вот какие протчие предметы оставил на моем теле плен, - торжественно произнес Федул в наступившей тишине, поворачиваясь во все стороны оголенным брюхом.
– Спрашивается, когда ж мне было работать? Иль и это не в зачет?

– Ты нам пузо не показывай. Его в протокол не запишешь. И птицу твою мы видели. Опусти рубаху!
– повышает голос председатель сельсовета.
– Ты что, не знаешь, как отвечать надо? В какой бригаде работал, говори?!

Федул опустил рубаху и молча стал запихивать ее, оттягивая пояс штанов.

– А что его спрашивать? Голосовать надо, - сказала Фетинья Петровна.

– Поскольку Федул Черепенников стажу колхозного не подтвердил, ставим на голосование. Кто за то, чтобы пензию Федулу не давать?
– спросил Минеевич.

– Можно не считать. Картина ясная - почти единогласно. Опустите руки, - сказал председатель колхоза.
– И последний вопрос: какую пенсию назначим Максиму Минеевичу Пустовалову?
– Председатель взял со стола заявление Минеевича и прочел: - "Поскольку я создавал колхоз, был в активе и безотлучно выходил на работу, а не какой-нибудь тунеядец, прошу назначить мне двадцать рублей в месяц". Кто имеет слово?

– Ты создавал колхоз!.. Как это так?
– крикнули из зала.

Минеевич, опираясь на стол, встал:

– Которые молодые - не знают как раз... У Толоконцевой горы стояла Панфилова мельница. В тридцатом году ее растащили, а Панфила сослали, то есть вослед. Феоктист, не дай соврать! Помнишь, в двадцать девятом годе мы всемером у Панфила собрались на помол?

– Феоктист за дровами уехал, - ухнул кто-то басом из зала.

– Егор Иванович, не дай соврать... Ты ишшо маленьким был, - метнулся Минеевич к старшему конюху, сидевшему за его спиной в президиуме.

– Я не помню, - ответил Егор Иванович, краснея: весь президиум обернулся и смотрел на него.

– Да не с тобой, чудак-человек... С отцом твоим ездили на помол... Значит, я, Иван, Феоктист...

– Ты не юляй!
– кричат из зала.

Этот окрик точно подстегнул Минеевича, он передернул плечами, вскинул сердито бороденку и сам пошел в наступление:

– Как впервой назывался наш колхоз, ну? "Муравей"... Мураш то есть. А кто ему дал такое название?
– сердито крикнул он в зал и, не дождавшись ответа, погрозил кому-то кулаком: - Я придумал! А через чего?.. Сидели мы в мельничном пристрое... Сговорились: артель создавать. А какое название? Смотрю я - по моим чембарам мураш ползет. Я его цоп - и кверху.
– Минеевич вскинул щепоть, словно в пальцах у него был зажат этот самый муравей.
– Мурашом, грю, и назовем. Так и вырешили... Магарыч распили.
– Минеевич почуял, что сказал лишнее, мотнул головой и добавил: - За помол то есть...