Ставка на выбывание

Потому что непонимание — это источник самых больших проблем.

— Испугалась сегодня?

— Да, — ответила она, скрывая за коротким невыразительным ответом все, что только можно скрыть. — А как ты меня вытащил? Мне сказали, что я останусь за решеткой на всю жизнь.

— Группа сознательных граждан написала ходатайство, что ты очень ответственная, порядочная и законопослушная девочка… бабушек через дорогу переводишь, собачек бездомных кормишь и клумбы городские бесплатно облагораживаешь. Поднимайся.

— Зачем?

— Ужинать.

— Я не хочу.

— Голодовку объявила?

— Аппетита нет.

— Аппетит приходит во время еды. Пойдем.

Маша собралась было перечить, по ее лицу тенью пробежало возмущение, но вместо этого откинула одеяло и встала с кровати.

— Хорошо, как скажешь. Можно так идти или у тебя дома дресс-код? — Оттянула на себе черную футболку. Его футболку, которую нашла в гардеробе и надела после душа, потому что больше надеть было нечего.

— Можно так идти, — спокойно сказал он, не обращая внимания на ее язвительный тон.

Они спустились на первый этаж и прошли на кухню, там Маша присела на краешек стула неуверенно, словно готовилась вскочить из-за стола и бежать.

— Можешь думать обо мне, что хочешь. Потом ты поймешь, что я прав. — Бажин налил себе коньяк, а из ящика достал сигареты. И колоду карт.

— Отпустить тебя было большой ошибкой. Я за это чуть не поплатился. Тобой. Ты останешься здесь, и спорить по этому поводу мы не будем.

— Какие могут быть споры? Я же теперь по гроб жизни тебе обязана. За свое чудесное спасение. — Взяла ложку и начала есть крем-суп из спаржи с гренками.

— Я этого не говорил.

— Тогда отпусти меня.

Суп был вкусный. Но желудок отозвался покалывающей болью. Оно и понятно, весь день во рту практически ни крошки. Хотя отказывалась от еды не из-за упрямства. Не могла есть. Кусок в горло не лез.

Бажин поставил на стол чашку кофе, коньяк и пепельницу. Все делал медленно и аккуратно, будто от расположения этих предметов что-то зависело. И молчал. Не так, словно пропустил ее слова мимо ушей, сделав вид, что не слышит, а так, когда ответа не требовалось— все очевидно.

— Ладно, как говорится, быстрее сядешь — быстрее выйдешь. Ты хотел, чтобы я была твоей. На, бери. Я теперь вся твоя. Можешь командовать: «Маня, ко мне!», ты же так любишь. Считаешь, что все в этом мире должно тебе подчиняться, — бросила с легким вызовом.

— Ну, я не скромная бедная девица, от подарков не отказываюсь. Маня, ко мне, — сказал, чем снова вызвал в ней тайную волну протеста.

— Сейчас прям? Или я могу доесть?

— Ешь.

— Теперь у тебя есть личная волшебная шлюшка, — поддевала от беспомощности. Возможно, ей стало бы легче, если бы она поплакала. Но не плакалось.

— Маня, шлюха — это призвание, а ты по призванию — цветочница.

— Ладно, назовем это по-другому. Теперь у тебя есть личная фея.

— Всю жизнь мечтал с феей замутить, думал, что их в жизни не бывает. А нет, бывает…

— Надеюсь, недели за две-три ты наиграешься и оставишь меня в покое.

Он улыбнулся ее язвительности:

— Это смотря с каким усердием ты будешь феячить.

— Слушай, а может, это ты мне такое приключение организовал?

— Маша, ты мне, конечно, нравишься. Даже больше, чем просто нравишься, но не до такой степени, чтобы тебя за решетку сажать, а потом вытаскивать. Я надеюсь только на свое природное обаяние.

— Уязвленные мужчины способны на самые чудовищные поступки. Вы сегодня сказки о любви рассказываете, женщину боготворите, завтра об нее ноги вытираете. Мне это хорошо известно… — оборвалась, поняв, что их разговор становится похожим на выяснение отношений. Но отношения у них не те, чтобы что-то выяснять.

— Продолжай.

— Не хочу.

— Нет-нет, продолжай. Фея сегодня раненая, ей все можно.

Он так и не отпил ни кофе, ни коньяк; не закурил и не вытащил карты из колоды. Сидел за столом, крепко устроив на нем локти и сцепив пальцы.

Она забыла про суп. И сама не поняла, в какой момент перестала есть, бросила ложку в тарелке и, полностью откинувшись на спинку стула, скрестила руки на груди. А ведь не собиралась разговаривать, намереваясь устроить Бажину полный игнор. Но не получилось.

— Твоя адвокатша даже вещи не дала мне собрать. Привезла и закинула сюда. Как… как игрушку. Так нельзя. Я даже не могу себя в порядок привести. У меня ничего с собой нет, мне даже переодеться не во что. Мне нужны мои вещи.

— Я смотрю, ты пока обошлась. — Охватил взглядом ее фигуру, спрятанную под его футболкой.

— Думаешь, мне это приятно?

— Ольга выполнила мой приказ, только и всего. Это закрытая территория, в поселок просто так не въедешь, и ты это знаешь. Поэтому здесь безопасно. Я не стал просить кого-то собирать твои вещи. Подумал, что тебе это будет не очень приятно. Завтра сама определишься, что тебе нужно. Поедем и все соберем.

— Ты со мной? У тебя найдется для этого время?

— А я в отпуске, у меня теперь времени полно.

— Скажи мне, зачем тебе все это надо? Возиться с девушкой, которая тебя откровенно отвергает? — В ее голосе сквозила намеренная колкость.

Наверное, она хотела его этим оттолкнуть.

— Все б так отвергали. Как ты меня.

Румянец ударил ее по щекам.

— Я не про секс.

— Я тоже.

— Как ни странно.

— А ты задаешь такие прямые вопросы в надежде, что я не отвечу или прикроюсь чем-нибудь? Я-то отвечу, а ты готова принять ответ? Кажется, нет. Тогда к чему спрашивать? Чтобы к явному смыслу прибавить еще какой-то смысл? К сказанным словам еще какие-то слова? Еще и еще, и еще? Чтобы под этим нагромождением смыслов и слов похоронить очевидное? А Минздрав предупреждает… — с раздражением ответил он и содрал с пачки сигарет хрусткую пленку. Закурил и после короткой затяжки пустил дым в сторону. — Я люблю цифры и формулы, с ними мне проще, чем с людьми. С людьми мне труднее, но я научился быть разговорчивым. Человек — это тоже формула. У каждого свои законы, и люди очень редко их нарушают.

— Я тебя поняла.

— Сомневаюсь. Знаешь, какая ложь самая трусливая?

— Какая?

— Самому себе.

Маша покусала губы и вдруг спросила:

— Знаешь, почему я не люблю театр?

— Почему?

— Вот смотришь ты спектакль, актеры на сцене играют жизнь. Драму, трагедию, страсть, любовь или ненависть… они плачут или смеются… Мы, вроде бы, сопереживаем. Но вот спектакль заканчивается, зритель выходит из зала, и единственное, что его волнует — это желание побыстрее забрать из гардероба свое пальто, — умолкла на момент, почему-то поменявшись в лице. — Сегодня я себя чувствую… как то… пальто. Думаешь, я не поняла, что происходит? Кому нужна какая-то цветочница? Никому. Если только цветочница не спит с Бажиным.