Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Неправда, - прошептала Феодора.
Марк наконец поставил ее – они были уже на аллее перед самым домом. Грек и московитка посмотрели друг другу в лицо.
– Вы боялись не того, что я погибну… а вот этого! – сказала Феодора. – Вы знали, что Валенту не смерть моя нужна!
И она высоко подняла на руках сына.
Марк перестал улыбаться при виде мальчика; он отвернулся. Все же этот воин был слишком честен, чтобы быть приятным.
– Случилось… как случилось, и ничего теперь не поделаешь, - хмуро сказал он.
Хотел пройти в дом первым – предупредить Феофано; но Феодора вдруг схватила
– Он угрожал смертью моим детям! – воскликнула она шепотом. – Что еще я могла бы сделать?..
Марк покачал головой, не поднимая глаз.
– Я тебя не виню.
Он высвободился и, поднявшись по ступенькам, скрылся в доме. Феодора уткнулась лицом в ладонь, сдерживая рыдания.
Конечно, Марк винил ее – все мужчины, явно или подспудно, винят женщин, попадающих в такое положение! Но он хотя бы не скажет этого вслух и не омрачит радость своей царице. А Феофано винить ее не будет.
Феодора улыбнулась.
Она долго думала, где ее настоящий дом, - все эти годы скитаний! А дом ее был там, где царица амазонок: и только там всегда находились опора и отдохновение, живая вода для ее души…
Но она стояла, все еще не решаясь ни обернуться, ни сделать шаг вперед, - когда дверь открылась еще раз и из дома Льва Аммония показалась Феофано.
Метаксия Калокир первым увидела маленького Льва, а не подругу, - удивительно, но именно так и было: лакедемонянка остановилась, и в ее взгляде отразилось множество чувств, которые никак нельзя было приписать чести женщины. Алчность, и торжество, и злорадство.
Когда она подняла глаза на свою филэ, на лице ее еще сохранялось это выражение: и Феодора улыбнулась. Она любила Феофано всякой! И, как знать, - не такой ли она любила ее больше всего?
Но потом лицо царицы смягчилось, и глаза наполнились счастьем. Феодора от одного такого взгляда ощутила себя в раю.
Феофано подошла к ней и обняла за шею одной рукой, не тревожа ребенка; они замерли так на несколько мгновений. Потом Феодора увидела серые глаза царицы совсем близко – огромные, полные слез, но между четких черных бровей залегла суровая морщинка, которая никогда не разглаживалась.
– Ты постарела, - вымолвила Феофано.
Феодора рассмеялась. В ее груди было так много чувств, что она едва могла вздохнуть.
– И ты тоже, царица!
Феофано погладила ее по волосам.
– Я вижу у тебя седину, - сказала она.
– Мне давно пристало обзавестись этим убором, - сказала московитка. – Так же, как тебе!
Они посмотрели друг другу в лицо, и обе ощутили гордость за свою седину. Несмотря на то, что Феодора была почти вдвое моложе, сейчас она ощутила себя ровесницей подруги: и не променяла бы свой житейский опыт ни на какой другой.
Потом Феодора заметила Марка, который стоял у дома и не приближался, чтобы не мешать встрече, - и подозвала его жестом. Она опустила спартанцу на руки Льва, которому, по-видимому, очень нравилось в доме тезки – отца своего рода!
– Пожалуйста, отнеси его внутрь и уложи где-нибудь в доме, - попросила московитка. – Я попозже приду!
Марк поклонился и молча ушел, ступая так тихо, что задремавший Валентов сын не шелохнулся.
И только тогда Феодора и Феофано обнялись по-настоящему, слившись
в одно существо. Феофано гладила подругу по волосам; потом, отстранив от себя, расцеловала - и снова обняла, уткнувшись лицом ей в шею. Обе плакали.Феофано наконец первая овладела собой. Она обхватила подругу за талию и велела, сдерживая дрожь в голосе:
– Идем в дом, я о тебе позабочусь! Ты ужасно выглядишь!
Феодора хмыкнула.
– Спасибо на добром слове.
У нее в руках уже много дней не было зеркала, не удавалось посмотреть на себя даже в воду – и она почти радовалась, что не удавалось.
Проходя через гостиную, Феодора посмотрела на сына, которого Марк уложил на подушки на одном из кресел; тот спал и, по-видимому, еще долго не проснется.
Феофано посмотрела на своего охранителя.
– Если ребенок проснется и позовет мать, пока нас нет, пусть кто-нибудь из женщин принесет его к нам в баню!
Марк поклонился. Он был хмур – конечно, втайне он досадовал, что вернулась женщина, которая опять будет отвлекать на себя столько внимания его Феофано; но ничего не сказал и не мог бы сказать. Для этого он слишком любил свою госпожу.
Феофано сама взялась мыть свою подругу – как когда-то Феодора ухаживала за ней, вернувшейся из лагеря. С тех пор, как Феодора в последний раз видела тело царицы, конечно, на нем прибавилось шрамов: она догадывалась, что Феофано воевала, быть может, даже сама скакала в атаку. Но с расспросами приходилось подождать – хотя обе сгорали от нетерпения…
На теле Феодоры с тех пор тоже появились новые отметины. Правда, немного – но у догадливой Феофано некоторые знаки вызвали усмешку гнева и ревности.
– Да, он укусил меня два раза, - сказала Феодора, отводя глаза и краснея. – Я тогда почти не почувствовала… а потом…
– Это еще ничего, - сказала Феофано. – Следы страсти… готова поспорить, тебе тогда было очень хорошо!
Она провела пальцами по белому шраму на влажном плече подруги, потом поцеловала его.
– Ты вовремя убежала, любовь моя: до начала унижений. Он мог начать пороть тебя – или…
Феофано закусила губу так, что та побелела. Феодора закрыла глаза, догадываясь, о чем речь: о том же, к чему Никифор Флатанелос пытался принудить Феофано.
Конечно, подобное делали друг с другом любовники-мужчины; наверняка Теокл и Леонид – но Феофано рассказывала, что у мужчин это совсем иначе. Для них это настоящее любовное соитие, в то время как для женщины стыд и осквернение, роняющее ее в своих глазах и глазах мужчины.
Когда Феофано мыла ей волосы, робко постучалась служанка, которая принесла ребенка. Лев уже громко напоминал о себе.
Феофано с улыбкой жестом пригласила служанку войти; та приблизилась и подала ей племянника.
Невзирая на его возмущение, - мальчик громко требовал есть, - его сначала вымыли, а уже потом Феодора подставила сыну грудь. Феофано, сидя поодаль, любовалась ими обоими: и это зрелище, нагая, как наяда, мать, кормящая сына в купальне, казалось еще менее предназначенным для чужих глаз, чем супружеские ласки. Феофано наблюдала картину, которой не мог видеть даже отец этого ребенка, - и утраченное было единение между подругами вновь возникало и крепло с каждой минутой.