Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Я опростился… по-христиански, - усмехнулся младший брат, не сводя изумленных жадных глаз со старшего. Один халат на нем стоил, наверное, пары добрых коней… а сапоги! А пояс! А оружие!
Тут Мардоний вспомнил, что видит перед собою магометанина Фарида, - и улыбка потускнела, он отступил.
– Прости…
– Куда ты? Стой, - Дарий тут же удержал его за руку. Поняв чувства Мардония, он улыбнулся и притянул младшего к себе. – Я все еще твой брат, и люблю тебя! Со мной тебя никто не тронет, идем!
– Куда? – прошептал Мардоний, робея все более. Ему – показаться в обществе
– В таверну… поговорим, - и Дарий сделал ему знак. Конечно, Мардоний не посмел не повиноваться.
Они зашли в ту самую таверну, в которой когда-то Мардоний поведал о себе Микитке. И точно так же, как когда-то Мардоний, Дарий заказал им обоим угощение. Но ему не к кому было сбежать…
Они долго молчали, потягивая свой шербет, изредка взглядывая друг на друга одинаковыми черными глазами, - ощущая и счастье, и тягостную неловкость, и страх…
Дарий заговорил первый:
– Стало быть, ты теперь живешь у тавроскифов? И твой лучший друг – русский евнух?
В его голосе послышалось и лукавство, и какая-то жесткость… жестокость, которой Мардоний не помнил у брата: разве что у отца.
– Да, - подтвердил Мардоний. – Я счастлив, что встретил этих людей и… Никиту.
Он не знал, что прибавить, - и вдруг понял, что Дарий, который так пострадал за него, стал ему совсем чужим!
Дарий, казалось, понял это – и, перегнувшись через стол, сурово сказал:
– Ты уже знаешь, что я сделал и почему, Мардоний… И ты должен бежать! Ты должен бежать к нашему дяде, рассказать ему обо мне, обо всем… и заменить ему меня!
Видя изумление Мардония, Дарий откинулся назад и властно заключил, сложив руки на груди:
– Я не предлагаю, а приказываю тебе, брат. Это мое право и твой долг… а теперь – особенно! Теперь я в силах обеспечить тебе побег!
Мардоний и не думал отказываться – и он вдруг понял, что не может желать себе лучшей доли. Он неверяще улыбнулся.
– Только Никита побежит со мной… - прошептал юноша. – Он, конечно, тоже захочет этого!
Дарий понимающе улыбнулся.
– Никуда без своего Патрокла*?
– Никуда, - подтвердил Мардоний серьезно. – Только он не Патрокл, он мне как брат… как ты!
На лице Дария мелькнуло странное выражение.
– Что ж, тогда он и мне брат, - сказал старший Аммоний. Он улыбнулся со смесью восхищения этим неизвестным увечным юношей, который завоевал сердце его брата, и жалости к нему.
Мардоний покачал головой, поняв, о чем думает Дарий.
– Нет… причина не в увечье: их можно любить только так. Тавроскифы совсем другие.
Дарий улыбнулся снова: вспомнив то, чего Мардоний, возможно, и не знал.
– Полагаю, что среди тавроскифов бывают разные, как среди всех народов, - заметил он. – Но они другие: конечно, ты прав…
Братья задумались, опустив глаза.
Потом Дарий сказал:
– Скоро я женюсь – иначе нельзя, на меня уже косо смотрят.
Мардоний вскинул голову:
– Возьмешь турчанку?..
Дарий качнул головой.
– Нет, какую-нибудь гречанку из пленниц: это разрешается. Конечно, - тут он улыбнулся, - только одну. Ведь я… никогда не переставал быть…
Голос
его споткнулся. “Христианином”, мысленно докончил за брата Мардоний. Он кивнул.– Думаю, паша тоже понимает, каков я – каков я и остался, - прошептал Дарий. – Ему не так нужна моя душа, как моя наружная покорность: у него много других душ для уловления. Очень многие изменяют христианству с радостью…
– Отец, например, - вырвалось у Мардония.
Дарий посуровел.
– Нет, отец несчастлив.
За столом опять воцарилось тягостное молчание; тусклый звон глиняных кружек, смех и разговоры по сторонам словно принадлежали другому миру.
Потом Дарий сказал:
– Если ты побежишь в Морею, ты скоро можешь оказаться в осаде.
Мардоний прикрыл глаза: он помнил об этом, и ему было, конечно, страшно. Но потом он ответил:
– Все равно я так хочу… и я должен, ты прав.
Он улыбнулся.
– Я буду учиться… всему тому, чему учатся благородные юноши! И мой друг тоже, хотя он уже не юн!
Дарий улыбнулся такому детскому порыву; потом нахмурился и приложил палец к губам.
– Все, довольно. Я снова найду тебя, когда все подготовлю: а ты подготовь своего Никиту и его родителей…
Братья встали из-за стола; они вышли из таверны, взявшись за руки. Потом Дарий быстро обнял Мардония, поцеловал его и, похлопав по плечу, скрылся.
Мардоний глубоко вздохнул, пытаясь собраться с мыслями: он догадывался, что Дарий приказал своим людям оставаться на страже. Конечно, паша знал о таких проделках и вынужден был мириться с ними, – все равно турки остаются в выигрыше!
Евдокия Хрисанфовна согласилась отпустить сына: она даже не слишком удивилась такому обороту дела.
– Знать, так тебе Бог велит… Поедешь царицу искать, - грустно улыбаясь, сказала ключница.
Она обняла сына, потом его названого брата. Мардоний с искренним почтением поцеловал руку этой простой женщины, которая говорила с мудростью, какой не научат ни в одной школе. Мужская школа может даже замутить в женщине эту своеобычную способность видения и суждения.
Микитка долго серьезно смотрел на родительницу – она была из тех женщин, к кому всегда хочется возвращаться: как старая икона, как ладанный дух и теплый свет свечей. Мать была не как Бог, который выше всякого разума, зрения и постижения. Она была как все то доброе и земное, но вселяющее трепет, - все то, что человек находит для себя в своих домашних святынях, которые каждодневно видит глазами и может осязать.
– Я к тебе вернусь и спасу тебя отсюда, - наконец сказал он Евдокии Хрисанфовне. Мать улыбнулась, но не стала смеяться.
– Спасешь, сынок, я тебе верю.
Микитка, как Мардоний, приложился к ее руке.
Их свободно выпустили из города – Дарий хорошо одел, снабдил деньгами брата и его друга, дал им в провожатые несколько своих воинов, и, видно, сговорился со стражниками у ворот. А может, те стражники были давно знакомые – турки порою до ужаса напоминали греческих христиан: изворотливостью, двуличностью и снисходительностью к слабостям служилых людей. Только все в свою, мусульманскую, сторону.