Стеклянный Дворец

– Всё случилось так быстро, сэр.

– Да, весьма быстро, - голос подполковника Бакленда затих. Когда он снова заговорил, его голос был хриплым, скрипучим, почти неузнаваемым.

– Скажите, лейтенант, вы думаете, что я всех подвел?

В его тоне было что-то трогательное.

– Нет, сэр, - горячо ответил Арджун.
– Вы ничего не могли сделать, сэр.

– Всегда можно что-то сделать.

– Но что вы могли сделать, сэр? У нас не было поддержки с воздуха. Мы не знали про танки. Это не наша вина, сэр.

– Когда командуешь, это всегда твоя вина.

Некоторое время они молчали. Наконец, подполковник сказал:

– Знаете. о чем я думаю, Рой?

– Сэр?

– Питомник в Сахаранпуре. Я помню, как его строили. Мой отец был в то время командующим, и Джаты один-один тогда еще называли Королевским батальоном. Мы уезжали на лето в Симлу, а когда вернулись, там уже появилось здание, которое известно как Питомник. Для солдат устроили праздник. Моя мать разрезала ленточку. Я помню, как я гордился тем, что там висят наши знамена, проеденные молью и всё такое. Это сподвигло меня у изучению военной истории. К десяти годам я знал все наши славные сражения наизусть. Я мог бы в точности рассказать, за что Джемаждар Абдул Кадир получил свой крест королевы Виктории. Когда я учился в выпускном классе, наш батальон участвовал в битве при Сомме. Я где-то нашел речь фельдмаршала Джона Френча и вырезал ее.

– И что он сказал, сэр?

– Что-то про то, что "Джаты на Западном фронте никогда не будут забыты".

– Ясно, сэр.

Подполковник понизил голос до шепота.

– А как вы думаете, что скажут о том, что случилось с нами сегодня, Рой?

Арджун быстро ответил:

– Думаю, скажут, что мы поступили так, как вынудили обстоятельства.

– Да? Не могу об этом не думать. Это было одно из лучших подразделений в одной из лучших армий мира. Но сегодня мы разбежались, даже не открыв ответный огонь. Всю оставшуюся жизнь мне придется жить с воспоминаниями об этом.

– Вам не в чем себя винить, сэр.

– Правда?
– подполковник Бакленд снова замолчал. В этой тишине Арджун вдруг понял, что пошел дождь, и с полога листвы как обычно медленно падают мелкие капли.

– Сэр, - внезапно из темноты вынырнул Харди, застав их врасплох. Он протянул командующему зеленую бутылку.
– Вода, сэр.

– Где вы ее достали?

– Тут есть небольшой пруд, сэр. Мы процедили воду и использовали несколько хлорных таблеток. Думаю, можно пить, сэр.

– Ну хорошо, - голос подполковника Бакленда снова оживился.
– Вам обоим лучше немного отдохнуть. Завтра пойдем на юго-восток. Если повезет, сможет окружным путем выйти обратно к своим.

Дождь не прекращался, влага падала со спокойным упорством, вселявшим в них ужас. Харди забрал у одного из солдат одеяло, и они вместе с Арджуном прислонились к ствол, сидя под прямым углом друг к другу, уставившись в темноту. Беспрерывно жужжали насекомые, и кои-то веки Арджун радовался обмоткам на ногах. Но ничего нельзя было поделать с беззащитной шеей и лицом. Он прихлопнул комара и вспомнил, что крем от насекомых остался у реки Асун, в глубине вещмешка.

– Сахиб, - Арджун вздрогнул, услышав голос Кишана Сингха.

– Кишан Сингх?

– Сахиб.

Кишан Сингх что-то всунул ему в руку и ушел, так что Арджун не успел ничего больше сказать.

– Что это?
– спросил Харди.

Арджун поднес руку к носу.

– Ну, полагаю, что это крем от комаров. Наверное, он отдал мне собственный.

– Вот ведь везучий сукин сын, - уныло отозвался Харди.
– Мой денщик предпочел бы смотреть, как меня съедят живьем, чем расстаться с этим. Дай мне немножко, хороший он парнишка.

Спать было невозможно, приходилось только ждать, пока закончится ночь. Временами Харди что-то вполголоса напевал, а Арджун пытался угадать мелодию. Время от времени они тихо переговаривались о событиях последних нескольких часов.

– Что тебе сказал Баки, когда ты вернулся?
– тихим шепотом спросил Харди.

– Мы разговаривали о том, что произошло...

– Что он сказал?

– Он винит себя.

– Но ничего нельзя было сделать.

– Но он считает по-другому. Странно было его слушать, как он говорит об этом, принимая так близко к сердцу, словно он несет за это ответственность. Я просто не думал об этом подобным образом.

– Ну а как думал?

– А зачем мне было думать?

– Для нас разницы никакой, да?

– Нет. Если бы нам было без разницы, мы бы не сидели здесь под дождем.

– Да, но подумай об этом, приятель. Например, что бы случилось, если бы мы погибли, удерживая позицию у Асуна? Думаешь, нас, индийцев, за это отблагодарили бы?

– А почему нет?

– Подумай об этих сингапурских газетах, о тех, которые пишут про храбрых молодых солдат, приехавших защищать колонию. Помнишь?

– Конечно.

– Помнишь, что все эти храбрые молодые солдаты всегда оказываются австралийцами, канадцами или британцами?

– Да, - кивнул Арджун.

– Как будто мы никогда и не существовали. Вот почему то, что случилось у Асуна, не имеет значения, по крайней мере, для нас. Удержали бы мы нашу позицию или нет, ничего бы не изменилось. Приятель, я иногда думаю обо всех войнах, в которых участвовали мой отец и дед - во Франции, Африке, Бирме. Разве кто-нибудь когда-нибудь говорил о том, что ту или иную войну выиграли индийцы? Здесь было бы то же самое. В случае победы вся слава досталась бы не нам. По той же логике и вина лежит не на нас.

– Может, для других это и не имеет значения, Харди, - возразил Арджун, - но для нас имеет.

– Правда, Арджун? Я скажу тебе, что чувствовал, убегая в сторону плантации. Честно говоря, я ощущал облегчение, я был рад, что всё кончилось. А солдаты, готов поспорить, что большинство чувствуют то же самое. Словно я наконец-то решил головоломку.

– Какую головоломку, Харди? Танки - это не игра.

Харди прихлопнул жужжащего рядом комара.

– Знаешь, Арджун, в эти несколько дней в окопах у Джитры у меня были странные ощущения. Странно было сидеть с одной стороны фронта, зная, что тебе придется сражаться, и в то же понимать, что на самом деле это не твоя война, понимать, что проиграешь ты или победишь - ни слава, ни позор тебе не достанутся. Так странно сидеть в окопе, держать оружие и спрашивать себя: на кого в действительности нацелено это оружие? Может, меня надули, и я целюсь в самого себя?

– Не могу сказать, что думаю так же, Харди.

– Но спроси себя, Арджун, что означает для нас с тобой служба в этой армии? Ты всегда говоришь, что это просто работа. Но знаешь, приятель, это не просто работа - это когда ты сидишь в окопе и осознаешь, что есть нечто первобытное в том, чем мы занимаемся. В обычном мире ты мог бы встать и сказать: "Ради этого я готов рискнуть жизнью"? Человек может сделать это только если знает, по какой причине так поступает. Но когда я сидел в том окопе, мое сердце словно жило отдельно от рук, словно они принадлежат разным людям. Как будто я не человек, а просто инструмент. Вот почему я спрашиваю себя, Арджун: как мне снова стать человеком? Как связать то, что я делаю, с тем, чего хочет мое сердце?