Стеклянный Дворец

– Дайтона... Это единственный путь, Элисон.

– Нет, - она бросилась к нему.
– Только не без тебя.

– Всё будет в порядке, Элисон, - он старался говорить спокойно, показывая уверенность, которой на самом деле не было.
– Я скоро к вам присоединюсь... в Сингапуре, вот увидишь. Мы расстаемся ненадолго.

***

Когда Арджун пришел в сознание, было уже темно. Боль в ноге стала тупой и пульсирующей. Когда в голове прояснилось, Арджун понял, что теперь рядом журчит ручей, отдаваясь в трубе глухим стуком. Ему потребовалось несколько минут, чтобы понять, что идет дождь.

Пошевелившись, Арджун почувствовал сжимающую его плечо руку Кишана Сингха.

– Они еще рядом, сахиб, - прошептал Кишан Сингх. Расставили на плантации караулы. Они ждут.

– Они близко? Могут нас слышать?

– Нет. Во время дождя они нас не услышат.

– Сколько времени я был в отключке?

– Больше часа, сахиб. Я перевязал вашу рану. Пуля прошла через мышцы. Все будет в порядке.

Арджун осторожно ощупал бедро.. Кишан Сингх снял с его ног обмотки, закатал брюки и перебинтовал рану. Он также соорудил нечто вроде подпорки, чтобы нога не попадала в воду, поставив к стенкам трубы две палки.

– Что будем делать, сахиб?

Вопрос привел Арджуна в замешательство. Он попытался подумать, но его разум еще затуманивала боль, и он не смог придумать ясного плана.

– Придется переждать, Кишан Сингх. Завтра утром посмотрим.

– Хан, сахиб, - с облегчением согласился Кишан Сингх.

Без движения лежа в ручье глубиной в несколько дюймов, Арджун начал остро чувствовать, что происходит вокруг: как мокрые складки ткани оставляют отметины на его коже, как прижимается к нему Кишан Сингх, распростершийся рядом. Труба наполнилась запахом их тел: вонью несвежей и промокшей от воды и пота формы, металлическим запахом его крови.

Его разум блуждал, сбитый с толку болью в ноге. Он вдруг вспомнил, как посмотрел на него Кишан Синг тогда на пляже, когда они с Элисон вернулись с острова. Было ли в его глазах презрение, своего рода осуждение?

Поступил бы Кишан Сингх на его месте так же? Позволил бы себе заняться любовью с Элисон, мучить ее, предать Дину, который был ему и другом, и даже кем-то большим? Он и сам не знал, почему так поступил, почему он так сильно ее хотел. От некоторых ребят он слышал, что такое случается во время войны, на фронте. Но Кишан Сингх тоже был на фронте, и сложно было представить, что он делает нечто подобное. Не в этом ли заключалась разница между офицером и солдатом - что приходится навязывать свою волю?

Он понял, что хочет об этом поговорить. Арджун вспомнил, как однажды Кишан Сингх сказал, что его женили в шестнадцать лет. Ему хотелось спросить - как это было, когда ты женился? Ты был знаком с женой до этого? Как ты дотронулся до нее в первую брачную ночь? Она смотрела тебе в лицо?

Арджун попытался мысленно составить предложения и обнаружил, что не знает нужных слов на хиндустани, он даже не знал, с какой интонацией задавать подобные вопросы. Он не знал, как говорят о таких вещах на любом языке. Было что-то неловкое, даже недостойное мужчины, в том, чтобы пытаться узнать мысли другого человека. Что там сказал Харди предыдущей ночью? Что-то о связи разума и сердца. Услышав это, Арджун оторопел, о таком обычно друзья не говорят. Но в то же время было интересно думать о том, что Харди, да и любой другой, даже он сам, мог хотеть что-то, сам об этом не подозревая. Как такое возможно? Это потому что никто не научил его нужным словам? Правильному языку? Вероятно, потому что это слишком опасно? Или потому что они еще слишком молоды для такого знания?

Мысль о том, что он не обладает простейшим инструментом для понимания самого себя, того, что происходит у него внутри, была какой-то ущербной. Не это ли имела в виду Элисон, когда сказала, что он - орудие в чужих руках? Как странно, что и Харди говорил то же самое.

Подождав несколько минут, Арджун понял, что думает только о раненой ноге. Боль постепенно усиливалась и начинала затуманивать сознание, стирая все другие чувства. Он дышал неровно, сжав зубы. Потом, через туман в голове, он ощутил, как Кишан Сингха сжимает его руку и трясет за плечо, пытаясь ободрить.

– Сабар каро, сахиб. Это пройдет.

Арджун услышал собственный голос:

– Не знаю, сколько я еще продержусь, Кишан Сингх.

– Продержитесь, сахиб. Просто потерпите.

Арджун почувствовал, что опять теряет сознание, уткнув лицо в лужу, которая собралась после дождя. Он в панике сжал руку Кишана Сингха, словно держась за спасательный плот.

– Кишан Сингх, скажи что-нибудь. Говори. Не дай мне снова потерять сознание.

– О чем говорить, сахиб?

– Мне всё равно. Просто говори, Кишан Сингх, о чем угодно. Расскажи о своей деревне.

Кишан Сингх нерешительно заговорил.

– Наша деревня называется Котана, сахиб, это рядом с Курукшетрой, недалеко от Дели. Простая деревня, как любая другая, но мы всегда говорим о ней одно...

– Что?

– Что в каждом доме в Котане можно найти кусочек из другого мира. В одном - египетский кальян, в другом - китайскую шкатулку...

Превозмогая боль, Арджун спросил:

– Почему так, Кишан Сингх?

– Сахиб, многие поколения каждая семья джатов из Котаны посылала своих сыновей на службу в армию английских саркаров.

– Начиная с какого времени?

– Со времен моего прадедушки, сахиб, со времен Мятежа.

– Мятежа?
– Арджун вспомнил голос подполковника Бакленда, который тоже произносил это слово.
– Какое отношения к этому имеет Мятеж?

– Сахиб, когда я был маленьким, старейшины деревни рассказывали нам историю. О Мятеже. Когда восстание закончилось и британцы снова вошли в Дели, в городе объявили о грандиозном представлении. Из Котаны туда направилась группа старейшин. Они вышли на заре и двигались пешком, вместе с сотнями других, в сторону южных предместий старой столицы. Еще далеко от города они увидели, что небо над головами черно от птиц. Ветер приносил зловоние, которое становилось всё сильнее по мере приближения к городу. Дорога была прямой, а местность ровной, и они могли видеть довольно далеко. Впереди их глазам открылось странное зрелище. По обочинам дороги словно стояло войско из очень высоких солдат, будто армия гигантов развернулась и встала на караул перед толпой. Приблизившись, они поняли, что эти люди не гиганты, а мятежники, солдаты, чьи тела насажены на острые колья. Ровные ряды кольев шли до самого города. Вонь стояла ужасная. Когда они вернулись в Котану, старейшины устроили собрание. Они сказали: "Сегодня мы видели лицо поражения, и наше лицо никогда таким не будет". С того дня семьи Котаны решили посылать своих сыновей в армию английских саркаров. Вот что нам рассказывали отцы. Не знаю, правдива ли эта история или нет, сахиб, но именно это я слышал в детстве.

Из-за спутанного от боли сознания Арджун едва следил за рассказом.

– О чем ты говоришь, Кишан Сингх? Что жители деревни вступили в армию из страха? Но такого не может быть: никто их не принуждал, как, кстати, и тебя. Чего было бояться?

– Сахиб, - тихо сказал Кишан Сингх, - не все страхи одинаковы. Какой страх держит нас здесь, к примеру? Мы боимся японцев или британцев? Или боимся сами себя, потому что не знаем, кого бояться больше? Сахиб, можно бояться тени от ружья так же сильно, как и самого ружья, кто точно скажет, что из них более реально?

На секунду Арджуну показалось, что Кишан Сингх говорит о чем-то совершенно непонятном, о фантазии, о страхе, который перемалывает человека, заставляет поменять представления о своем месте в мире, до такой степени, что он перестает осознавать тот стах, который его выковал. Мысль об ужасе такого масштаба казалась абсурдной, как сообщения о находках давно вымерших существ. В этом и разница между офицерами и солдатами, подумал он: солдаты не понимают, какие инстинкты ими движут, им не хватает слов, чтобы описать свое состояние. Им суждено, как Кишану Сингху, оставаться незнакомцами для самих себя, всегда действовать по приказу других.