Стена

Шеин, в свою очередь, усмехнулся:

— И крепость, и посад нам не удержать. Что ж, предлагаешь целый город врагу на блюде предподнесть? Подарить им дома, укрепления, подпустить к стенам крепости?! Может, скажешь и пушки вернуть на посад?!. Не по прихоти же своей я так поступаю, господа купцы, но только по последней необходимости.

Спутники Никиты Прокопьевича Зотова боялись встречаться взглядами с воеводой… Но один из купцов, тот, что помоложе, решился:

— А ежели сперва, как в купецком деле принято, выслушать условия, кои польский король поставит? Ему ж Москва нужна, да и идет он на Русь не землю нашу завоевывать, а смуту прекратить… Сам сказал, а слово королевское — что купецкое. Если он пообещает, что город нам оставит, не разграбит, не тронет людей, так отчего ему и не открыть ворота?

— И ключи от города сдать?! — голос Шеина вновь дрогнул от ярости, рука против воли сдавила рукоять висевшей у пояса сабли. — И присягу, государю данную, нарушить? И веру православную на чужую поменять?!

— Да разве Сигизмунд того требует? — возвысил голос Зобов. — Ты, Михайло Борисыч, его «Мемораднум» — тьфу, слово бесовское — хоть читал? Обещает Сигизмунд церкви православные не трогать. Он, может, и вообще оставит Смоленск в покое, ежели мы сами воевать не начнем!

— И пойдет мимо нас преспокойно на Москву? — Тут Михаил в упор посмотрел на Зобова, но тот до поры до времени выдерживал жгучий взгляд воеводы.

— Но в Москве-то — смута! — подал голос еще один купец. — Многие не только в народе, но и бояре — ропщут на Шуйского. Может, Сигизмунд и впрямь навел бы там порядок?

— Чей порядок? — резко обернулся к купцу Михайло Борисович. — Свой? Али не помнишь ты, что послы польские заявили Годунову, когда он на престол вступил? Прямо ведь сказали ему: отдай, царь Борис, княжество Смоленское нам! А Самозванец чем похвалялся, тоже забыл? Обещал же половину княжества воеводе Мнишеку, а половину — королю!.. И после этого, думаешь, поляки сейчас Смоленск стороной обойдут, не обидят?!

— Послушайте меня, честные люди! А ты, боярин воевода, дозволь сказать…

Все находившиеся на площадке разом посмотрели на Григория, до того лишь в сторонке молча слушавшего Шеина и посадских «послов».

— Говори.

— Я недавно прибыл из Европы, — проговорил Григорий. — Под конец скакал сюда из Орши, потому как видел там сборы польской армии и проведал кое-что об их планах… Не с миром идет к нам король польский, все его обещания — слова, и только. Его армия — алчный сброд из разных земель, единственное желание которого — поболе награбить.

Перекрикивая ропот, он возвысил голос:

— Я вот что еще скажу. Никто из завоевателей не приходил на чужую землю, чтобы подарить ей мир и с миром из нее уйти! Все идут, дабы ту землю полонить, опустошить или себе навсегда забрать… Смоленск ляхи польским городом считают и нас, русских, презирают, будто мы нелюди какие. Дикари… и нехристи, ибо они нашу веру не признают христианской. И этих вот «миротворцев» вы хотите в город впустить? Условия их принять?! Да они вас обманут, потому как побожиться вы им можете, только по православному перекрестясь, а это для них — не божба. Выходит, они, будто иудеи, считают себя вправе обманывать всех, кто не их веры! Так что — жаль не жаль посада, а все едино его не уберечь. Захватят его ляхи, обратят в оружие против крепости, а посадским от них и житья не будет, и добра они вам вашего все едино — не оставят!

И торговли они вам не оставят — и не мечтайте, — продолжал Григорий. — Знаете ли вы, господа купцы, что такое налоги? Не знаете? Потому что ихние налоги куда как выше, чем наши подати. А еще сборы бесчетные! За рождение, за смерть, за ловлю рыбы, за ловлю птиц, за сбор желудей? Да-да, желудей. Каждого шляхтича кормить надо! И это так они со своими. Вы же для них будете чужими!

В конце Григорий говорил спокойно, лишь чуть громче, чем обычно, да и побледнев, но более ничем волнения не выдавая, и от этого его речь произвела особенно сильное впечатление. Купцы за спиною Зобова, переглянулись и вновь согласно потупились. Смутился и сам Зобов, только что исполненный сознания своей правоты.

— Мы тебя не знаем, — только и нашелся он что сказать.

— По грехам нашим… — прошептал другой купец, осенив себя крестом. — Но все равно: своими руками погубить все, что годами строили…

— Будем живы — все вновь отстроим! — твердо сказал воевода.

Зобов все же собрался:

— В посаде нас тридцать тысяч! Да крестьяне из волости придут. Куда всех поселишь? Чем людей кормить будешь, если ляхи осадой встанут?

— Для дворян, стрельцов и люда купеческого места определены, — вместо Шеина ответил посадскому голове Безобразов. — Потеснятся наши, чай терема не треснут. Остальным выделят амбары да сараи — запасы из них уже перенесены в погреба. Там и сохраннее будут. Еще землю отведем, чтоб землянки рыть. Земли пустой в крепости много. Между Молоховскими и Крылошевскими воротами как раз место удобное. Зерна в крепости запасено вдоволь, надолго хватит. А на сколько — так это при всех сказать не могу, извини.

— Затянул Сигизмунд, — подал голос Горчаков. — Долго любезный собирался. Для длительной осады, согласно военному искусству, лучшее время — перед жатвой, когда закрома пусты. А у нас урожай собран и в этом году прямо на диво хорош. Ржи уродилось сам-десять, овса сам-шесть, ячменя опять сам-десять… Ну да вы-то все знаете, чего это я докладывать взялся.

— Господь вам всем судья! — проговорил, минуту помолчав, Никита Прокопьевич. — Хотел бы я, Бог свидетель, чтоб по-вашему все вышло…

С этими словами, уже не кланяясь, отвернулся и направился к лестнице. Его спутники на сей раз шли впереди него.

Шеин подошел к проему между зубцами. Он перевел дыхание и только теперь разжал пальцы, добела стиснутые на рукояти сабли.

За Днепром раскинулся посад. Его как раз накрыло большое солнечное пятно. Восемь церквей. Господи, прости. Дальше шли прямоугольники полей — светлые, где убрали урожай, темные, где посеяли озимые. Дальше — леса, леса… И на горизонте — столбы пыли или дыма.

Первым к воеводе подошел Колдырев и озвучил ту же мысль, что посетила и Шеина:

— А Зобов этот твой — не может ли он крысой оказаться, а, Михайло Борисыч?

— Да ну! Не скажи… — задумчиво ответил воевода. — Крыса ведь втихую свои делишки делает, тайно, под покровом темноты. А этот — этот эвона как люто меня ненавидит! Давно народ баламутит, а сделать я ничего против него не могу. Что богат — так это завидовать надо! Работает он день и ночь. Вон как Безобразов все про пушки, так Зобов про все свое хозяйство знает, и приказчики у него лучше всех живут, и работники в мастерских — больше всех, почитай, в городе имеют. Уважает его народ и слушает. За то и посадским головой — считай, что земским старостой — избрал. А что меня не любит — то не скрывает… Нет, Гриш, сомнительно это.

Вторым был Лаврентий.

— А может, мне его пока — того? — шепнул Логачев Шеину, оказавшись у него за спиной.

— Чего — того?

— В подвал прибрать.

— Слушай, Логачев, а меня ты часом не собираешься — того? Это ж глава выборный! Это ты под Разбойным приказом [44] ходишь, и сам черт тебе не брат, а для меня по закону — в дела Зобова, вмешиваться — не моги и сместить его — не смей.

— Нынче закон у нас воевода один — военного времени. Взял бы я Зобова под белы рученьки… Может, и выведал бы про крысу-переметчика. Ну а коли он ни при чем — и ладно, все ж без него поспокойнее бы было… Гляди, Михайло Борисыч, а то, может?..

44

Разбойный приказ ведал, в частности, расследованием уголовных дел. Губные старосты избирались населением и ехали на утверждение и, вероятно, для получения инструкций по розыску преступников в Москву. Кстати, после 1612 года Разбойным приказом руководил не кто иной, как князь Дмитрий Пожарский.