Степан Разин. 2

— Как это возможно?! — прошептал так, что его услышал даже новоиспечённый царь Алексей Второй, князь Милославский, а потом вопрошающе простонал. — Открой тайну Степан, ты кто!

На что я просто пожал плечами и развёл руками.

Надо сказать, что деревянная церковь Рождества Христова, возведенная в Измайловской крепости к тысяча шестьсот шестьдесят пятому году, мне понравилась своей свежестью, чистотой и новизной, и именно в ней мы наскоро «соорудили праздник».

Для прохождения Царя от царского места на чертоге до царских врат и от них до обыкновенного царского места по сукнам разостлали пути, или дорожки, из красного бархата. Вправо от амвона поставили три сандаловых стола, светившихся своей древесиной, для царских регалий. А свечей восковых зажгли…

Рядом с усаженным на престол царём на небольшой стул сел митрополит Макарий и мы все ещё долго слушали молитвы и пение литурги и смотрели за иными действиями священников с царём, в том числе и причащение, до которого с царя сняли венец и передали его снова мне, а потом отобрали и уже навсегда.

— Эх! — мысленно сокрушился я. — Не видать тебе, Стёпка, короны Российской Империи.

По окончании Литургии митрополит, сопровождаемый сонмом священнослужителей, приблизился к царскому месту, преподнес нововенчанному и миропомазанному Царю просфору и поздравления с миропомазанием и принятием Святых Тайн. Государь поблагодарил поздравивших, пригласил их в тот день к своей царской трапезе и южными дверями вышел из церкви, где его ждала царская полукарета, подаренная Матвеевым царю Алексею Михайловичу.

Царя одели в шубу, усадили в карету и под охраной сотни нарядно одетых казааков, вывезли из крепости. Следом за ним по возкам расселись участвовавшие в церемонии коронации и опешившие от происходящего «гости».

Со стороны Москвы раздавался радостный перезвон колоколов. Это мои казаки донесли указ новоизбранного царя «радоваться». Тут и подъехал патриарх Иосаф на санках, привезённых взмыленной лошадью. Увидев, вышедшую процессию и царя в сверкающей на солнце корне, Иосаф благоразумно пал ниц перед остановившейся каретой.

— Царь мой и государь! — вскричал он. — Радость то какая! Позволь приложиться к руке?!

Алексей протянул руку, Иосаф вскочил с колен и бойко подбежав к карете вцепился в рукав царской шубы и приник к тыльной стороне кисти губами, спрятанными за покрытыми изморосью усами и бородой.

— Дозволь следовать за тобой, великий государь?

— Следуй, — благосклонно разрешил царь и все снова тронулись.

Я ехал на своём белом, как снег, «дестриере»[1], сидя на нём верхом в парадном седле на красной, вышитой золотом, попоне. В белой войлочной бурке и всё в той же белой черкеске, лишённой всяких украшательств, кроме газырей[2] с серебряными колпачками, украшенными искусной резьбой. Ехал я рядом с царской каретой и поглядывал на Алексея, уже пришедшего в своё нормальное состояние, но явно «измочаленного» стрессом, вызванным неожиданной радостью обладания вожделенной властью.

— У меня кружится голова, — тихо сказал он.

— А ты закрой глаза и подремли немного. Когда надо будет народ приветствовать и рукой помахать, я скажу.

— Подремать? Как можно! Да и не смогу я…

— А ты подыши глубоко, спокойно и закрой глаза. Не уснёшь, так не уснёшь. Отдохни просто.

Государь послушался, прикрыл глаза и размеренно задышал. Через минуту его голова склонилась на бок. Мы ехали через Черкизово, Хапиловку, Покровское, — то есть по зимней дороге. Встречные повозки останавливались, прижимаясь к обочине, простой люд сходил с них и падал на колени, ныряя, как тетерева, в лежащий за пределами дороги снег. Колокольный перезвон приближался, приближался и встречающий царский поезд люд. В толпах стали появляться персонажи посолиднее: купцы, посадские главари, иностранцы. Тех было хорошо видно по их европейским платьям и шапкам.

При въезде в Москву царскую процессию встретила группа священников высшего сана. Я в своих указах главы Монастырского приказа требовал, чтобы пришли все митрополиты и епископы, присутствующие в Москве, и они пришли встречать помазанника, вырядившись в праздничные одеяния. А куда им деваться, если в указах писано: «Волею государя нашего…» и так далее.

Вообще-то крестный ход «опальных старцев», возглавляемый митрополитом Новгородским Макарием, не прошёл незамеченным. Я, к тому, же выделил полусотню черкес в их сопровождение, и крестный ход из Москвы в Измайлово вызвал настоящий переполох. Особенно среди московской же знати.

Привлёк он внимание и казаков, что выкрикивали имя Шуйского «в цари» на лобном месте, коих я теперь и высматривал в толпе встречающего царя люда. Высматривал-высматривал и высмотрел. Сразу за патриаршими дворами, что расположились за Покровскими воротами, перед стеной Белого города, я заметил группу прямо сидящих на стройных лошадках «посадских». Этих лошадок я и среди целого войска узнал бы, так как выведены они были на моих конных заводах из завезённых из Европы рыцарских «рысаков». Рысак — конь сильный, но более лёгкого телосложения, чем тот «дестриер», на котором я ехал. Рысаков использовали для быстрой скачки или охоты. Я же теперь исполнял роль обеспечивающего безопасность высшего должностного лица и должен был выглядеть очень опасным для тех, кто жаждет покуситься на царскую особу.

— Василий! — крикнул я так громко, что царь едва не выпал из кареты от того, как вздрогнул.

— Ус, мать твою! — крикнул я ещё громче. — Подь сюды! Тебя тут, как раз, и не хватает.

Васька Ус выглядел — на мои деньги — очень, сука, пристойно. Одежда его была как раз под стать моим лошадям.

— Встать в строй, казаки! — приказал я и махнул рукой, показывая на положенное им место. — Василий Ус! Приказываю доложиться!

Казаки были ошеломлены. Во-первых, тем, что их головной атаман едет рядом с новым царём, во-вторых — тем, что царя охраняют известные им казаки, в третьих, тем, что сам Атаман зовёт их присоединиться к торжественной праздничной процессии царского поезда.

Переглянувшись и о чём-то посоветовавшись со своим атаманом, казаки,а их было чуть больше десятка, проехали мимо меня, отдавая воинское приветствие, а Васька Ус, чуть задержавшись и пропустив казаков вперёд, подъехал ко мне.

— Здрав будь казачий генерал! — приветствовал он меня, прикладывая пальцы правой руки к папахе.

— И ты будь здрав, Василий, — сказал я сурово. — О том, что было, позже поговорим, а теперь становись вслед за мной.

— Стоит ли, генерал? — скривил губы Васька Ус. — Войска уже под Москвой на Болотном острове.

— Да? — удивился я. — И когда только успели?

— Быстро шли. О трёх конях.

— И много у тебя?

— Пока тысяча, но следом ещё пять идут.

— А у меня двадцать тысяч на подходе. Что вы успеете? Пограбить? Так я и таак вам столько дам денег, что не унесёте.

— Мы за старую веру встали, а не за деньги! — вскинув голову, произнёс Васька Ус.

— За старую веру? — удивился я. — Так и я за веру. И царь за старую веру. И старцы, коих ты на повозках видишь — тоже за старую веру. Они помазали на трон Алексея Алексеевича. Теперь разберёмся и с книгами, и с обрядами. Да и с донским казачьим войском разберёмся. Волю вам царь обещает. Волю и полный кошт. Становись, Василий, ежели ты с нами.

— А крестьяне? Про них ты забыл? Их со мной тысяч пять наберётся.

— О! Так ты и крестьян с собой приволок на убой? — хмыкнул я. — С Дона выдачинет и не будет. И на Дону крестьянам будет так же, как у меня на Ахтубе. Тоже полный кошт.

— Да, ну! — Васька не выдержал серьёзного тона и, почесав голову за чубом, сорвал папаху с головы и шваркнул её оземь.

— Ну, ты, генерал и даёшь! А не врёшь?!

— Если так не будет, я откликнусь на ваш призыв о восшествии на престол наследника Шуйского.