Стихи остаются в строю

1943

«Когда утихнет бой и повара…»

Когда утихнет бой и повара Определят потери по расходу, Мне кажется, что ты еще вчера Смотрела с моста каменного в воду. О чем, о чем ты думала в тот миг? Какие мысли сердце полонили? Окопы. Ночь. Я ко всему привык. В разведку мы опять сейчас ходили. Но как до счастья далеко! Река Бежит на запад по долине смело. А то, что шлем прострелен у виска, Так это чушь, обыденное дело.

1944

«Такой, как все, — в треухе, полушубке…»

Такой, как все, — в треухе, полушубке, Не по годам заросший бородой, — Шутил солдат. А дым валил из трубки, И он его отмахивал рукой… И говорил раздельно и негромко: — Ну разве, други, в том моя вина, Что русская беспечная девчонка В меня под Омском где-то влюблена. Спасенья нет от писем и открыток, От самых веских в многоточьях строк… У юности всегда большой избыток Душевных чувств, догадок и тревог. Спасенья нет! А началось все просто: Пришла посылка… (Экая беда!) Но если б я, примерно, был Матросов, Тогда понять все можно без труда. А то — сапер! — Все улыбнулись. Мирно Горел костер. Дул южный ветерок. Смолистый пень в сугробе, как мортира, Стоял. И ночь трубила в лунный рог. Преодолев молчанье, выпив водки, Он встал: — Пора! — Снег падал с высоты. Вздохнули все. Но он пошел по тропке Ломать мостам железные хребты.

Восточная Пруссия, 1944

Табак

Я из холстины сшил кисет себе, Из клена выжег трубку ночью. Знаю: Они в моих скитаньях и судьбе Большую роль наверняка сыграют. Но если я не буду стар и сед И выйду раньше времени из строя, Пускай возьмет и трубку и кисет Любой, кто труп найдет мой после боя. Я так хочу, чтоб и в другой судьбе Они, как хлеб, необходимы были… Я трубку выжег, сшил кисет себе, Друзья мои мне кремень подарили.

1944

Борис Котов

Сентябрь

Ветер вскинул пыль повыше, И немного погодя Вдруг ударили о крышу Две дробиночки дождя. И, качая подорожник, Заставляя травы лечь, Обложной осенний дождик Начинает землю сечь. Это снова ранний вечер Тенью встанет у окон, И в туман оденет плечи Потемневший террикон, Выйдет позднею порою Вновь соседка на крыльцо, От дождя платком закроет Моложавое лицо. Дым осядет полновесный, Листья ринутся во тьму. И опять подступит песня Близко к сердцу моему.

Утро на пчельнике

На грядах спит, свернув бутоны, мак, И дикий хмель застыл, свисая с крыши. Но вот, качнув заброшенный гамак, Проходит ветер по аллее вишен. Он осторожно, силясь закачать, Лишь только тронет у черемух кисти, И, задымясь от первого луча, Вдруг ярко вспыхнут, загораясь, листья. И день плывет по новому пути. Проходит эскадрилья в стройном гуле. Роса дымится. Бабочка летит. В кустах ребрится желтобокий улей. Он стережет пчелы звенящий взлет, Жужжанье трутней, грузных от дремоты. Хранит в ячейках желтоватый мед, Смолой и мятой пахнущие соты. Здесь, как закон, незыблем строгий труд. И вот, стремясь в крутом полете выше, Шумящий рой несется поутру На запах яблонь, тополей и вишен. А день все ближе. Резче птичий крик, И, осторожно раздвигая ветки, Шагает к пчельнику седой старик, Прикрыв лицо изношенною сеткой. Он разжигает медленно дымарь, Берет роевню, поправляет сетку. Он смотрит мед — расплавленный янтарь, Разлитый бережно в прозрачных клетках, — И осторожно выбирает пчел, Запутавшихся в бороде косматой. …Весенний ветер дышит горячо Пахучим цветом яблони рогатой.

Последние стихи

В полночь холодно, в полдень жарко. Ветер хочет всю пыль смести. Остается рабочий Харьков Вехой, пройденной на пути. Войны слева и войны справа, В центре — смертная карусель. И задумчивая Полтава Перед нами лежит, как цель. Плач старухи и крик девчурки На развалинах изб стоит, Я завидую нынче Шурке [3] , Что в Донбассе ведет бои.

3

Шура — брат поэта.

28 августа 1943 г.

Алексей Крайский

Декреты

По лужам, по грязи смешная девчонка Бежит, предлагая газеты, По-воробьином у щелкает звонко: — Декреты! Декреты! Декреты! «Вся власть Советам» — декрет номер первый, «Мир всему миру» — декрет номер два…— От крика у барынь — мигрени и нервы, У генералов — кругом голова. У генералов дрожат эполеты От страха? От смеха? — никак не понять. Фыркают франты: «Совдепы! Комбеды! Разнузданная солдатня!» Девчонке нет дела, базарит газеты Налево, направо… Смешная, постой! Ты прочитай и пойми, что декреты, Эти декреты — для нас с тобой. Отец — на войне, задыхаясь от газа, Мать — на табачной, чахоткой дыша, Слышат твою равнодушную фразу И за газеты приняться опешат. Читая, подумают оба, что станет Их дочка наркомом страны трудовой… Пойми же, девчонка, пойми же, смешная, Что эти декреты для нас с тобой.

1917

Любовь

Солнце бисером по панели Рассыпалось, лаская людей… Это было в веселом апреле, В суете городских площадей. Ты меня, одинокого, взглядом, Словно солнцем, осыпала вдруг, И пошел я с тобою рядом Как давнишний, испытанный друг. Я не помню, о чем говорили, Я не знаю, куда мы шли, Мы Америку, может, открыли, А быть может, и мимо прошли. Но когда я домой возвращался, Все кружилось и пело, звеня, Каждый встречный чему-то смеялся И просил прикурить у меня. Словно девичьи щеки, краснели Стекла окон в закате лучей… Это было в веселом апреле, Накануне бессонных ночей.

1917

Василий Кубанёв

В дни разлуки

Исходи весь город Поперек и вдоль — Не умолкнет сердце, Не утихнет боль. В чьих-то узких окнах Стынет звон и свет, А со мною рядом Больше друга нет. Сколько недосказано Самых нежных слов. Сколько недосмотрено Самых нужных снов! Если б сил хватило, Можно закричать: На конверте белом Черная печать. И знакомый почерк Поперек и вдоль. Чем письмо короче, Тем длиннее боль. В дни разлуки дальней От любимой весть — Самое большое Из всего, что есть.

Ты должен помогать

Ты тоже просился в битву, Где песни поют пулеметы. Отец покачал половой: — А с кем же останется мать? Теперь на нее ложатся Все хлопоты, все заботы. Ты будешь ее опорой, Ты должен ей помогать. Ты носишь воду в ведрах, Ты колешь дрова в сарае, Сам за покупками ходишь, Сам готовишь обед, Сам починяешь радио, Чтоб громче марши играло, Чтоб лучше слышать, как бьются Твой отец и сосед. Ты им говорил на прощанье: — Крепче деритесь с врагами! — Ты прав. Они это знают. Враги не имеют стыда. Страны, словно подстилки, Лежат у них под ногами. Вытоптаны посевы, Уведены стада. Народы в тех странах бессильны Как птицы в железной клетке. Дома развалены бомбами. Люди под небом сидят. Дети бегут к казармам И выпрашивают объедки, Если объедки останутся В котелках у чужих солдат. Все это видят люди, Все это терпят люди. Зверь пожирает живое, Жаден, зубаст, жесток. Но недолго разбойничать Среди людей он будет: Наши трубы пропели Зверю последний срок! Отец твой дерется с врагами. Тяжелая это работа. Все люди встают, защищая Страну, как родную мать. У нее большие хлопоты, Большие дела и заботы. Ей трудно бывает порою. Ты должен ей помотать.

Июль 1941 г.

Михаил Кульчицкий

Мой город

Я люблю родной мой город Харьков — Сильный, как пожатие руки. Он лежит в кольце зеленом парков, В голубых извилинах реки. Я люблю, когда в снегу он чистом И когда он в нежных зеленях, Шелест шин, как будто шелест листьев, На его широких площадях. От Москвы к нему летят навстречу Синие от снега поезда. Связан он со всей страною крепче, Чем с созвездьем связана звезда. И когда повеет в даль ночную От границы орудийный дым, За него и за страну родную Жизнь, коль надо будет, отдадим.