Стихи

1964

" Робкий мальчик с пушком на щеках "

Робкий мальчик с пушком на щеках декламировал стихотворенья, жадно слушал мои наставленья о прекрасных и чистых словах. Что-то я говорю всё не то. Огорошить бы правдой младенца, не жалея открытого сердца, чтобы знал, что почём и за что. Пусть молчит и краснеет в ответ, пусть грустит и взрослеет до срока. Но в глазах у младенца глубоко затаились надежда и свет. Всё равно ничего не поймёт, не оценит жестоких пророчеств, всё, что я предскажу наперёд, — может быть, про запас заберёт и пойдёт и стихи забормочет. Снова ждёт меня замкнутый круг, где друзья собрались, словно волки. Я присяду, спрошу себе водки, улыбнусь и задумаюсь вдруг.

1964

" Запевали всегда во хмелю, "

Запевали всегда во хмелю, потому что не пелось иначе, забывали свои неудачи, попадали в свою колею. Я любил под окном постоять да послушать, как ропщет рябина, как горит-догорает лучина, а потом начинал подпевать. Песня ширилась из&под земли, пробивалась на свет из подвала, там, где солнца всю жизнь не хватало, где мои одногодки росли. На Печору и на целину уезжали, со мною прощались, пропадали и вновь возвращались, прилетали к гнезду своему. Всех звончее из них запевал некто Витя, приверженный к зелью, — все о том, что покинул бы землю, все о том, как бы в «небо злiтав…».

1964

" …И глядя на сырой щебень, "

…И глядя на сырой щебень, на развороченные гнезда, на размозженную сирень, я думал: никогда не поздно понять простую правду слов, что если в золотом укладе раздался мощный хруст основ, то это будущего ради. Ин ’ аче ’ иначе зачем все эти роковые сдвиги, крушенья взглядов и систем, о чем рассказывали книги? Но если повторится день среди грядущего столетья и на землю стряхнет сирень пятиконечные соцветья и все поймут, куда зашло смятенье в человечьем рое, что срок настал: добро и зло объединились в перегное, — то наша боль и наши сны забудутся, как наши лица, и в мире выше нет цены, чем время сможет откупиться.

1964

ОЧЕНЬ ДАВНЕЕ ВОСПОМИНАНИЕ

— Собирайтесь, да поскорей! — у крыльца застоялись кони, ни в колхозе и ни в райкоме не видал я таких коней. Это кони НКВД — не достанешь рукой до холки. Путь накатан, и сани ходки — хоть скачи до Улан-Удэ. Как страдал я о тех конях! Кубарём открываю двери, а они храпят, словно звери, в гривах, в изморози, в ремнях. Мать выходит на белый снег… Мать, возьми меня прокатиться! Двери хлопают, снег валится, мне запомнится этот бег. Что за кони! В голодный год вскормлены яровой пшеницей, впереди лейтенант возницей хочет крикнуть: пади, народ! Но молчанье стоит в селе, в тёмных избах дети да бабы, под санями звенят ухабы, тонут избы в кромешной мгле. Лезу в сено — как будто в стог. Рядом подполковник Шафиров, следопыт, гроза дезертиров, местный царь или даже Бог. Рвутся серые жеребцы, улыбается подполковник, разрывается колокольчик, разливаясь во все концы. В чёрных избах нет ни огня, потому что нет керосина. Справа-слева молчит Россия, лихорадит радость меня. Где же было всё это, где? Воет вьюга в тылу глубоком. Плачут вдовы в селе убогом… Мчатся кони НКВД! Погрохатывает война за далёкими за лесами, по дороге несутся сани, мутно небо, и ночь мутна!

1964

РУССКИЙ РОМАНС

Как жарко трепещут дрова, как воет метель за стеною, и кругом идет голова, и этому — песня виною… Пустые заботы забудь, оставь, ради Бога, посуду и выдохни в полную грудь слова, равноценные чуду… А я так стараюсь, тянусь, сбиваюсь и снова фальшивлю, но что б ни случилось — клянусь поэзией, честью и жизнью, что я не забуду вовек, как вьюга в трубе завывала, как рушился на землю снег, как ты не спеша запевала. Земля забывала о нас, прислушавшись к снежному вою, и русский старинный романс кружил над твоей головою. А утром проснешься — бело. Гуляет мороз по квартире… О, сколько вокруг намело! Как чисто, как холодно в мире…

1964

" Соседа история не обошла. "

Соседа история не обошла. Он ею наславу испытан. Сперва вознесла, а потом обожгла. Воспитан и перевоспитан. Он делал карьеру, преследовал зло. Он падал, страдал, оступался. Он сам удивляется: как повезло! Случайно в живых оказался. Порой в разговоре я искренне рад довериться ранним сединам… Да только нет&нет — в нем покажется раб, который не стал господином.

1963

" Слева Псков, справа станция Дно, "

Слева Псков, справа станция Дно, где-то в сторону Старая Русса, — потому-то и сладко, и грустно поглядеть на прощанье в окно. В тех краях продолжается путь, где когда-то, беспечно болтая, колокольчик, легенда Валдая, волновал истомленную грудь. Опускается красный закат на дома, на подъемные краны, и летят вдоль дороги туманы, и бегут облака наугад. Здравствуй, русско-советский пейзаж, то одна, то другая примета. Колокольчик… Приятная блажь… Здравствуй, родина… Многая лета! В годы мира и в годы войны ты всегда остаешься собою, и, как дети, надеемся мы, что играем твоею судьбою.

1964

" Надо мужество иметь, "

Надо мужество иметь, чтобы полото тревоги в сутолоке и в мороке не разменивать на медь. Надо мужество иметь, не ссылаться на эпоху, чтобы божеское богу вырвать, выкроить, суметь. Надо мужество иметь, чтобы прочно раздвоиться, но при этом сохраниться, выжить, а но умереть.

1964

" Шепчу, объясняюсь, прощаюсь, — "

Шепчу, объясняюсь, прощаюсь, — что делать? — не выскажусь всласть. Опять и опять повторяюсь, — какая живучая страсть! Глаза открывая спросонок, услышу в саду под окном: два друга — щенок и ребёнок — бормочут о чём-то своём; увижу всё те же осины, всё тот же закат и рассвет — запавшие в память картины, которым названия нет. Слова довоенного танго плывут в голубой небосвод из окон, где шумная пьянка с утра, разгораясь, идёт. А в небе последняя стая, почуяв дыханье зимы, прощально кричит, покидая мои золотые холмы.

1965

ВЛАДИМИРСКОЕ ШОССЕ

На дорогах дежурят посты, на дорогах стоят карантины, вылезаем на снег из машины, отряхаем от снега стопы. Во Владимире нет молока — во Владимирской области ящур. Погруженный в сухие снега, белый Суздаль в тумане маячил. Тишина. Воспаленный простор. Здесь на съемках «Андрея Рублева» этим летом решил режиссер, чтобы в кадре сгорела корова, чтобы зритель смотрел трепеща… И животное взглядом безвинным вопрошало, тоскливо мыча, — для чего обливают бензином. Хоть бы ящур — а то фестиваль, безымянная жертва искусства, первый приз. Золотая медаль… Воронье, налетевшее густо, облепило кирпичный карниз и орет над потемками улиц. В монастырь заточали цариц, а потом заточали преступниц, не достигших шестнадцати лет… Но пора, чтобы мне возразили и сказали: послушай, поэт, так легко о тревогах России! Слишком много в России чудес — иней на куполах позлащенных, почерневший от времени лес, воплощенье идей отвлеченных, белокаменный храм на Нерли, желтый холод ноябрьского неба и дорога в морозной пыли, и деревни — то справа, то слева. Снова ящур (вещает плакат). Карантин (тоже странное слово). …И в полнеба кровавый закат, и снега, как при жизни Рублёва.

1965

" Цокот копыт на дороге, "

Анатолию Передрееву

Цокот копыт на дороге, дальних колес перестук — звук довоенный, далекий, доисторический звук. Некогда в детстве рожденный влагой, землей, тишиной… И навсегда заглушённый временем, жизнью, войной.

1965