Стихи

1967

" В окруженье порожистых рек, "

В окруженье порожистых рек, в диком мире гранита и гнейса, как ни горько, но знай, человек, — на друзей до конца не надейся. Нет, не то чтоб не верить в друзей — мне по сердцу надёжные души, — но стихийные силы сильней самой нежной и преданной дружбы. Рухнет камень, исчезнет стезя, друг протянет бессильную руку. Так не порть настроения другу и рассчитывай сам на себя. Ах! Так вот она правда и жизнь: в жаркий полдень, в холодную полночь всем, кто просит участья, — учись помогать, не надеясь на помощь. Но смотри: поскользнёшься и ты и услышишь, как в мире бескрайнем говорят на краю темноты ледяное дыханье воды с человеческим жарким дыханьем.

1967

ЮЖНЫЙ БЕРЕГ

И куда ты здесь взгляда ни кинь, все равно остаешься растерян: что за черт — всюду вечная синь или вечнозеленая зелень! Куст магнолии, лавровый лист, вечный воздух и вечное небо, а захочешь обнять кипарис, — разве мыслимо — вечное древо! Вся природа надменно твердит: нет на свете ни смерти, ни горя… Но смотрите, куда-то летит журавлиная стая вдоль моря. Не спеша, кое-как, тяжело улетают из отчего края, за крылом поднимая крыло, неожиданно напоминая, что на родине ветер свистит, что пустые поля почернели, что последний осиновый лист ждет в отчаянье первой метели.

1966

" А где дурачки городские, "

А где дурачки городские, народ не от мира сего, слепые и глухонемые — повымерли до одного. Блаженные, нищие духом, таинственным миром своим понятные древним старухам, причастные тварям земным. Бывало, Порфиша при встрече откроет трясущийся рот, и чувствуешь, что человечье в юродивом ищет исход. Вот&вот и промолвит такое… А что ему — совесть чиста и незачем благо земное и наша земная тщета. Сказал бы, да слов не хватило, чуть-чуть бы — да рухнула связь. Безумие вновь накатило, и вновь голова затряслась. Повымерла эта порода, здоровый пошел матерьял, но город лишился чего&то и что&то в лице потерял. Недаром от слабого слова на косноязычных устах величье царя Годунова однажды разрушилось в прах.

1968

" На невеликой памяти моей "

На невеликой памяти моей как много их прошло, шумя словами, фанатиков, трибунов, бунтарей с пылающими истиной очами. Я вспоминаю молодые дни гражданских свар, ниспроверженья взглядов, когда к обеду шествуют они, в кармане даже кукиша не спрятав. Ну, молодцы! За два десятка лет перебродило молодое тесто! Они умно клеймили белый свет, но каждому нашлось под солнцем место. Растят детей. Стареют. В меру пьют. Налаживают маленький уют. Общественный порядок охраняют. И, позабыв свою святую злость, на честно заработанную кость слюну чревоугодия роняют.

1968

СЛОВО

Я так и не вспомнил, что было на месте больших корпусов. Как много душа позабыла событий, людей, голосов! Но вдруг на углу переулка с названьем, звучащим мертво, из памяти вырвалось гулко старинное имя его… Старайтесь в угоду минуте, спешите за временем вслед, весь город переименуйте, — слова выплывают на свет. Слова, зароненные с детства, которые юная мать успела, как призрак наследства, нечаянно мне передать. Живое вершится живыми. Клубится строительный дым. Все верно. И все-таки имя живет по законам своим. Пускай, угрожая забвеньем, свистит над кварталами снег, но все, что утрачено зреньем, останется в слове навек.

1968

ДВА БОГАТЫРЯ

Как ты попросту сгинул, богатырь Святогор, Как великую силу растратил — ты врага не разбил, не освоил простор и нe вывернул камень-Алатырь. Ты по воле своей сам улегся в гробу, ты, смеясь, суеверья отринул, понадеясь на мощь, на авось, на судьбу, глянул в небо — и крышку надвинул. Друг подумал: потеха! Но крышки края вмиг срослись с гробовыми краями. — Что ты медлишь? Сымай! — и вцепился Илья, тащит крышку — аж кровь под ногтями! — Что ты тянешь? Руби! — друг ударил сплеча — вырос обруч из кованой стали… Слышен голос из гроба: — Спасайся, Илья, и молчи, чтобы люди не знали, как я сгинул… Не то легковерная Русь примет весть о бесславной кончине как знаменье… Вдохни мою силу, и пусть мать навеки забудет о сыне!

1969

" Непонятно, как можно покинуть "

Непонятно, как можно покинуть эту землю и эту страну, душу вывернуть, память отринуть и любовь позабыть, и войну. Нет, не то чтобы я образцовый гражданин или там патриот — просто призрачный сад на Садовой, бор сосновый да сумрак лиловый, тёмный берег да шрам пустяковый — это всё лишь со мною уйдёт. Всё, что было отмечено сердцем, ни за что не подвластно уму. Кто-то скажет: «А Курбский? А Герцен? — всё едино я вас не пойму. Я люблю эту кровную участь, от которой сжимается грудь. Даже здесь бессловесностью мучусь, а не то чтобы там где-нибудь. Синий холод осеннего неба столько раз растворялся в крови — не оставил в ней места для гнева — лишь для горечи и для любви.

1969

" Мне было жаль, что не поймет меня "

Мне было жаль, что не поймет меня тот, кто ни разу с жизнью не прощался, кто с нищею душой не возвращался в родимый дом на грани мглы и дня. Когда ночные тени за спиной, когда в глазах и под глазами тени и словно катафалка появленье из-за угла машины поливной. Когда на белом свете ни души, все спят вповалку — даже постовые… Как звонко разносили мостовые мои шаги в светлеющей тиши! Я шел и знал, что на моих губах осела соль мгновений быстротечных, иллюзии, развеянные в прах, горячий пепел заповедей вечных. Над головой светлели небеса, а в голове едва дымилась груда каких-то слов… Но птичьи голоса вдруг раздались, неясные покуда. Дохнуло ветром. Сладкий аромат привянувшего липового цвета ударил в ноздри. Середина лета. Так вот в чем дело: скоро листопад! Ах, эта жизнь! Печалюсь и люблю, что красота сроднилась с безобразьем, я заболел твоим разнообразьем, а ты меня толкаешь в колею! Как пахнут липы, влажные внутри, как все смешалось: тонкий запах тлена, и свежесть листьев, и дыханье ветра, и розовое золото зари.

1969

" Как в далекие годы, опять "

Как в далекие годы, опять ты погрузишься в гомон грачиный и в беспамятстве будешь стоять, окруженный весенней лощиной. Как отчетливы трели синиц, как сияет пушистая верба! Падай наземь хоть навзничь, хоть ниц, хочешь — в землю гляди, хочешь — в небо… Звякнул колокол. Значит, пора поклониться лесам и болотам, значит, вновь повернула тропа к человеческим вечным заботам. Но в росе остывающий след остается, и этого ради хорошо появиться на свет и, прощаясь, жалеть об утрате.

1969

" Поскользнулось копыто коня, "

Поскользнулось копыто коня, мускулистое конское тело напряглось, и подкова, звеня, по обрыву в стремнину слетела. Усмиряя невольную дрожь, я подумал: любимец удачи! Ты как можешь, как хочешь живешь хорошо, что не хочешь иначе. Что привык лошадям доверять, что проверил седло и подпругу… Чтобы душу свою не терять — будь влюбленным в судьбу и разлуку. Хоть немного, но выпало дней, заклейменных печатью свободы! Я когда-нибудь вспомню о ней, вспомню эти бродячие годы. Затоскую о воле своей, о стремнинах, где пляшут форели, где подковы моих лошадей в синих реках давно заржавели…

1969

" Законы охотничьей жажды "

Законы охотничьей жажды жестоки, а значит, не жаль, что в алые нежные жабры вонзилась колючая сталь. У птицы в сиянии зноя, у рыбы в сверканье ручья — у каждого вольная воля, у каждого доля своя. Умоюсь водой ледниковой, воды родниковой напьюсь, в хмелю от свободы суровой в зеленые травы свалюсь. Под рокот реки засыпая, увижу опять наяву, как блещет форель золотая, как бьется, кровавя траву.